— Вот всегда она так, — мокрая тряпка шлепнулась на спину, выбивая из легких жалобный скулеж, — ни понимания, ни деликатности. Ну потерпи, девонька, потерпи. Скоро полегчает.

Не голос, шелест где-то на границе слышимости. И было в нем что-то знакомое, уже изведанное, прожитое. Холодная вода дивным анестетиком растекалась по хребту, возвращая возможность дышать без крика и думать.

— Но ты, знаешь ли, сама виновата. Не каждый воин рискнет ее символ поставить, а ты вон какую птичку намалевала.

— Я, — прохрипела, — я не знала.

— Ну, поздно уже, девонька, скорлупу не склеишь. Ничего, раз мои дары приняла, то и ее осилишь.

Вспомнила! Кладбище. Старая ива шелестит листьями, подметая постамент гранитного памятника. Ветер скользит меж ветвями молодых деревцев, высаженных вдоль аллеи колумбария. Шорох целлофановой обертки букета, скомканной в дрожащих руках. Щелканье кремния. Шумный вдох затяжки.

Она была стара. В морщинах, исполосовавших лицо, летопись смертей тысяч, что были до и будут после. Глаза — чистое белое яблоко без малейшего намека на зрачок и радужку. Рот — пещера. Волосы — паутина, облепившая иссохшие щеки и шею. Темный капюшон небрежно упал на сгорбленные плечи. Лена сильнее сжала пальцы, выдирая мокрую траву. Рядом слышался плеск бегущей воды.

— Ну надо же, — с досадой покачала седой головой, — смотрит, будто в первый раз видит.

Окровавленная тряпка улетела в ручей, где принялась полоскаться с почти щенячьим энтузиазмом.

— П-простите, — только и смогла выдавить.

— Да шучу я, девонька, — улыбнулась беззубым ртом, — мало кто мне рад. Чай не Дева. Болит? — спросила, вдавив костяной палец в спину.

— Н-нет.

— Вот и славненько, — прокряхтела, пряча кисти скелета в широких рукавах. — Брать я у тебя ничего не буду. Пока.

— Благодарю, — зубы противно стучали.

— Но твое желание слышу, он уйдет раньше. И без боли.

— Спасибо, — прижала руки к груди, чувствуя подступающие слезы.

— Мало кто о таком просит, — белый взгляд пробирал до нутра, — а потому я дам вам достаточно времени.

— Спасибо! — ткнулась лбом в мокрую землю.

— Хорошая ты, девонька, почтительная.

Рука махнула по макушке, пропуская волосы сквозь пальцы. Темечко пронзил ледяной разряд, на секунду превращая тело в статую. Когда Лена пришла в себя, под руками был теплый мех, а ухо различило треск поленьев. Медленно выпрямилась, сев на пятки. Комната. Большая. Деревянные стены, столбы с причудливой резьбой. Полированные доски пола, покрыты шкурами. Хищная пасть камина плюется веселыми угольками. На тяжелом столе крынки, да тарелки — отблески пляшут по разноцветным узорам на глиняных боках.

— Не бойся, дитя. Вставай.

В этом голосе хотелось раствориться. Укутаться в него, как в любимое детское одеяло. Полностью. С головой. Свить кокон и уснуть. Лена поползла на голос, как слепой кутенок. Ткнулась в колени, обтянутые простой юбкой и разрыдалась. Мягкая ладонь легла на голову. Прошлась по волосам, сметая с души балласт старых травм, исцеляя, даруя покой, безопасность и принятие. Сколько времени прошло, Лена не знала. Она готова была сидеть так вечность и еще пять минут, чтобы уж наверняка хватило.

— Маленькая жадина, — раздался над головой мягкий смех.

Рефлекторно съежилась, ожидая неминуемое наказание.

— Не нужно, — рука погладила напряженные плечи. — Здесь тебе ничто не угрожает. Ты проделала долгий путь.

— Я пришла просить…

— Я не могу забрать ее, дитя.

Но… Сердце ухнуло в пол. Рин.

— Он будет свободен от клятвы.

Всхлипнула, прикусив губу, мешая слезы со словами благодарности.

— Ну, ну, успокойся. Я бы не стала наказывать его. И все же с ней нужно что-то делать, — голос стал задумчивым, — у тебя, кажется, была еще просьба?

Да. Исцеление. Бриану.

— И, правда, как это я забыла о нем? А для тебя?

— Я уже получила больше, чем могла пожелать, — сказала, поднимая голову.

Ее лицо было светом. Теплом. Радостью.

— Хорошо, — сияющий палец нарисовал на лбу Лены круг. — Впереди долгая дорога, дитя. Отдохни.

Колыбельная. Сколько ни старалась, Лена так и не смогла ее вспомнить.

Очнулась резко. Встрепенулась, подставляя залитое слезами лицо неласковому ветру. Она по-прежнему стояла посреди круга, руки были пусты, а в отдалении диссонирующей нотой слышался детский плач. На обломке каменного пальца сидел ребенок. Малыш отчаянно вертел темноволосой головкой, размазывая по щекам горькие слезы, пока не заметил подбежавшую Лену. Оглянулась по сторонам. Никого. Она входила в круг с Искрой, а очнулась вместе с… Мысль вспыхнула фейерверком. Улыбаясь, как сумасшедшая, Лена сорвала плащ, укутала найденыша, подхватила на руки и понеслась туда, где остались ждать Рин с Брианом.

— Уходим отсюда, — закричала издали застывшим в изумлении мужчинам.

От переноса и неожиданного полумрака лаборатории, сменившего дневной свет, затихший было мальчик ткнулся Лене в шею и тихо захныкал.

— Ну, что ты, маленький, все хорошо.

Принялась укачивать ребенка, нараспев рассказывая изнывающим от любопытства магистрам сокращенную версию встречи с богинями. Малыш сопел, убаюканный звуками ее голоса.

— Значит, этот ребенок — Искра, — ошалело произнес Рин.

— Этот ребенок — дар Великой. Да, котенок? Ты же у нас подарок? Да, очень красивые косички и, нет, не нужно за них так сильно тянуть. Лысую тетю Лену общественность не одобрит.

— И что нам с ним делать? — маг растерянно почесал рыжий затылок.

— Я его заберу.

Расхаживающая по лаборатории Лена замерла и медленно развернулась к Бриану.

— Не нужно так на меня смотреть, Элена. Я признаю мальчика. Для всех он будет моим сыном. И я клянусь, что выполню ваше условие.

— Он будет жить вместе с вами в столице, — спокойный тон давался тяжело.

— Хорошо.

— Я буду навещать его.

— Согласен.

— Каждую седмицу.

— Хоть каждый день, — невозмутимо ответил Бриан.

Лена замолчала, пристально вглядываясь в его лицо, затем подошла и молча протянула ребенка. Если бы тот заплакал, прижался к ней или хоть как-то выразил протест, черта с два она б его отдала. Но малыш охотно перебрался на руки к Бриану, радостно агукнул и схватил магистра за нос.

— Зачем он это делает? — прогундосил маг.

— Вы ему нравитесь, — усмехнулась Лена. — Придумаете сыну имя?

Бриан аккуратно убрал с детского лба мягкие черные пряди, улыбнулся, встретившись с любопытным взглядом темных глаз.