Шторм, бушевавший всю ночь, выбросил морское колесо далеко на прибрежную гальку. Гилфорд с опаской приблизился. Оно было большущим, не меньше шести футов в диаметре, не правильный круг, а скорее ломаный эллипс грязновато-белого цвета; в остальном же выглядело в точности как тележное колесо. Может, отвалилось от подводного фургона?

На самом деле это было глубоководное растение, типично дарвинианское в своей бессмысленной симметрии.

Странно, что его вынесло на берег не где-нибудь, а именно здесь, на пляже неподалеку от дома Гилфорда. Интересно, какая волна или подводное течение отделило морское колесо от его ложа? А может, это еще одно свидетельство неутихающей борьбы между дарвинианской и земной экологиями, которая идет даже вдали от человеческих глаз, на морском дне?

На суше уже при жизни Гилфорда энергичные земные растения начали вытеснять свои менее жизнестойкие дарвинианские аналоги. На обочине дороги, что вела из Тилсона, он недавно обнаружил дикую колонию ипомеи, голубой, как летнее небо. Впрочем, некоторые дарвинианские виды в долгу не оставались: говорили, что скелетное кружево и псевдоанемоны все чаще и попадаются к югу от линии Мейсона – Диксона.

Морское колесо – растение нежное, оно почернеет и сгниет не позднее завтрашнего вечера. Гилфорд развернулся, чтобы идти к дому, но поморщился от боли в подреберье и решил передохнуть. Намочив платок в лужице морской воды, обтер лицо. На губах осталась соль. Дышать было тяжело, но этого следовало ожидать. На прошлой неделе врач в Тилсоне показал ему рентгеновские снимки с весьма красноречивыми затемнениями в печени и легких. Гилфорд отказался от операции и облучения. Рассчитывать на победу над таким противником было бы самонадеянно.

Сидя на камне, Гилфорд любовался странностью морского колеса, его головокружительной нелепостью. Чужак, выброшенный на чужой берег. Уж кто-кто, а он-то знает, каково это.

После ночной грозы пахло свежестью. Синева постепенно возвращалась с морской глади на небо. Гилфорд отдыхал, насвистывая песенки, пока не почувствовал, что сил хватит на обратный путь.

Карен наверняка заждалась. Он не сообщил ей о диагнозе, поставленном в тилсонской клинике, но она явно что-то подозревала. Он был уверен, что Карен справится с потерей, а вот предстоящие разговоры с другими его пугали. Особенно тяжело было думать о прощальном разговоре с Лили: былые грехи и застарелая печаль безголосыми птицами повиснут в воздухе. Не то чтобы он не хотел снова увидеть дочь, но та и сама уже сильно сдала. По крайней мере, Гилфорду не придется ее пережить. И на том спасибо.

Погруженный в мрачные думы, он не особенно удивился, когда обнаружил, что в нескольких шагах на каменистом пляже его поджидает солдат.

Гилфорд безбоязненно приблизился к фантому. По-юношески худощавый, это был не двойник. Кто-то другой. Младше? Старше?

Гилфорд внимательно оглядел слегка мерцающего призрака.

– Скажи, – поинтересовался он, – тебе не надоели эти военные лохмотья?

– Моя последняя человеческая одежда. Мне кажется неправильным носить что-то другое. А не носить совсем ничего – слишком вызывающе.

– Давненько не виделись, – произнес Гилфорд.

– Тридцать лет, – подтвердил бог. – Плюс-минус.

– Значит, как в кино? Ты пришел расстелить передо мной красную ковровую дорожку? Чтобы я прямо со смертного одра взошел на облако под аккомпанемент райских скрипок?

– Нет. Но я провожу тебя до дома, если ты не против.

– Хочешь сказать, что решил посетить нашу бренную юдоль просто так? Без всякой цели? Нет, не пойми неправильно, я рад тебя видеть…

– Я хочу задать тебе один вопрос. Но не прямо сейчас. Давай пройдемся. Мне всегда лучше думалось на ходу.

Они шли по тропинке, разговаривая на случайные темы. Гилфорд не боялся солдата, но все же испытывал нервное возбуждение. Он поймал себя на том, что болтает о Дарвинии: как сильно континент изменился за эти тридцать лет, как разрослась на нем цивилизация – большие города, железные дороги и воздушное сообщение. Хотя и глуши тут по-прежнему сколько угодно для тех, кому охота затеряться… Как будто солдат не знал все это и без него.

– А ты предпочитаешь побережье, – заметил фантом.

И был совершенно прав. Гилфорду нравилось жить на побережье. Возможно, потому, что здесь встречались и схлестывались антагонистические явления: старый и новый миры, море и суша. Прошлое и будущее.

Солдат внимательно слушал, и Гилфорд ненадолго расслабился. А потом до него дошло.

– Так это первый, да? – спросил он.

– Первый из чего?

– Из прощальных визитов. Навещаешь старого поганца перед тем, как он сыграет в ящик?

– Это не прощальный визит.

– Зачем тогда?..

– Вспомни нашу прошлую встречу, – сказал солдат. – Тридцать лет назад, Гилфорд, я предложил тебе такую же жизнь, как у меня.

– После Связывания, – подтвердил Гилфорд. – Когда мы оба были мертвы.

– А помнишь, что ты ответил?

– Смутно.

Это была ложь. Гилфорд помнил все до последнего слова.

– Ты сказал: «Я хочу того, в чем мне было отказано. Я хочу прожить свою жизнь как нормальный человек и состариться, прежде чем умру».

– Угу.

– Устроить это было непросто. Кости из пыли. Плоть из воздуха. Стареющее, смертное человеческое тело.

– Твоя правда. Сколько раз я восставал из мертвых? Уж побольше, чем почти все, кого я знаю.

– Я пришел спросить, стоило ли оно того.

– Это и есть тот самый вопрос? Цель твоего короткого визита?

Они уже почти подошли к дому. Солдат старался держаться в тени деревьев, как будто не хотел, чтобы Карен его заметила. В полумраке он был почти невидимым, настоящий фантом, чуть более материальный, чем дуновение ветерка.

– Я родился человеком, когда звезды были юными, – сказал солдат, – но я не был просто человеком. Мне не довелось пройти путь, который выбрал ты. А ты состарился. Состарился, потому что сам этого хотел. Так ответь же: стоило оно того?

Гилфорд задумался. Читать самому себе эпитафию очень не хотелось. Есть вещи, которые лучше оставлять другим, и некрологи определенно из их числа. Но перед мысленным взором пробежала его жизнь с момента Связывания, вся целиком и поэпизодно: более близкое знакомство с повзрослевшей Лили, женитьба на Карен и строительство дома, семейного очага. Наблюдение за жизнью: как она мирно течет своим чередом, как рождаются младенцы и уходят те, чей земной срок подошел к концу, как люди снова и снова изобретают себя – в тоске и отчаянии, как это свойственно людям.

«Я родился в тысяча восемьсот девяносто восьмом, – подумал Гилфорд, – больше века назад».

По меркам бога, возможно, все прожитое ничего не значило, но в душе Гилфорда оно оставило неизгладимые следы.