учета приобретений предполагалось отказаться, а роли чиновников казначейства ограничить обязанностями, указанными в «Диалоге казначея»[564].

Хотя подобная реакционная трактовка не была устойчивой, Винчестер поддерживал ее по трем причинам. Во-первых, эта политика ошибочно предполагала, что если вернуть управление финансами к «старому курсу», то королева будет «жить на собственные средства». Во-вторых, более строгий учет, по его мнению, затруднит присвоение и таким образом сократит потребность в дальнейших продажах коронных земель, что в принципе не нравилось Винчестеру. В-третьих, власть Винчестера находилась под угрозой; Нортумберленд сформулировал собственную финансовую политику, обратившись за советом к Сесилу, Милдмею и Грэшему, а также используя Питера Осборна в качестве связующего звена в казначействе. К тому же Мария была холодна к Винчестеру и заставила его уступить руководство департаментом опеки придворному, сэру Фрэнсису Энглфилду. Говорили даже, что Уолдгрейв заменит Винчестера на посту верховного лорд-казначея, поэтому он отбивался, но недостаточно успешно. Когда его дело произвело впечатление на судей казначейства, Мария вмешалась и отправила Винчестера проверять лорд-лейтенантов, чтобы держать его в провинциях, подальше от заседаний Тайного совета.

При этом нельзя утверждать, что не было достигнуто никаких положительных результатов. Ранее королевские финансы управлялись, так сказать, по отдельности, частями, а реорганизация 1553–1554 годов обеспечила массовый приток денежных средств в казначейство, где ими занимались специалисты. При Эдуарде VI там учитывалось менее трети централизованно управляемого дохода, а к 1555–1556 годам через руки кассиров казначейства проходило три четверти дохода короны – £265 000 в год. Более того, эти деньги в основном поступали наличными, в отличие от децентрализованного дебетового бюджета казначейства XV века. Поскольку Мария нуждалась в кассовых излишках, ее казначейство не было государственным депозитарием. Сама она так не думала, ее подход к финансам был династическим. С первых месяцев 1555 года она взяла в личные «казначеи» Николаса Бригэма, кассира, который раньше не был связан с королевским двором. Он заведовал крупными суммами денег для ее личного пользования, например, £290 000 в 1557–1558 годах, когда действовал в качестве чрезвычайного казначея для войны с Францией, получая и выдавая 70 % наличных денег, выплаченных казначейству к 1558 году. Уже скоро тайным советникам приходилось писать лично ему, чтобы получить информацию о потоке наличности. Тем не менее категоризация затруднительна. Как Энтони Дэнни, когда тот служил первым джентльменом личных королевских покоев, а также хранителем дворца Уайтхолл и его сокровищницы, Бригэм был чиновником, самостоятельным и официальным, при этом универсальным и доверенным. Он сочетал в себе и поворот к «государственной» финансовой системе, и гибкие методы личного правления[565].

Пять созывов парламента в период правления Марии провели в жизнь 104 закона за шесть сессий. Поскольку два парламента Эдуарда приняли 164 закона за пять сессий, а четыре сессии первых трех парламентов Елизаветы добавили 122, – это не особенно продуктивный результат. Судить сложно, но палата лордов при Марии, похоже, была менее эффективна в отношении законодательных инициатив, чем при Эдуарде VI: если в правление Эдуарда две трети принятых законов вносились в палате лордов, то при Марии только одна треть. Во времена Эдуарда тайные советники и не входившие в Тайный совет придворные могли взять инициативу в свои руки, поскольку сотрудничали ради доминирования в верхней палате. Когда меньшинство консервативных епископов и пэров согласованно противодействовало Реформации Нортумберленда, единство советников и придворных гарантировало прохождение важных законов. При Марии, напротив, для парламента были характерны более краткие сессии, более низкие стандарты ведения протоколов и возросшее уклонение от посещения заседаний, в некоторых случаях по политическим мотивам. В частности, палату лордов раздирали разногласия, свидетельствовавшие о внутреннем раздоре режима. Так как Мария стремилась к «сговорчивости» парламента, корректируя количество представленных там епископов, вмешиваясь в выборы, создав четыре новых пэрских и 19 новых мест в палате общин, а также распространяя финансовую поддержку Габсбургов на своих сторонников, ее провал в деле создания конструктивного объединенного лидерства удивляет еще больше[566].

Противодействие политике короны тем не менее было незаурядным. Страсти особенно накалялись по поводу вопросов собственности: восстановление Даремской епархии в апреле 1554 года в палате общин прошло 201 голосом против 120; возвращение церкви выплат при вступлении в должность и десятины в декабре 1555 года проголосовали со счетом 193:126; а закон короны по захвату земель протестантских изгнанников в том же месяце отклонили. Если требуется свести баланс, то главными успехами английского парламента во время правления Марии были ограничение власти Филиппа и защита права Елизаветы на трон Англии, а главным провалом – неспособность помешать вовлечению страны в войну с Францией. Выиграв бой за бывшую церковную собственность, парламент стал довольно уступчивым в религиозной политике, хотя во время примирения с Римом в обеих палатах наблюдалось демонстративное уклонение от своих обязанностей. Тем не менее сессии парламента середины тюдоровского периода напоминали не столько поля сражений, сколько собрания акционеров: интересы короны и депутатов обычно совпадали, а отношения строились на общих потребностях и страхе перед социальной революцией после мятежей 1549 года[567].

Из актов периода правления Марии 27 касались объявлений вне закона, возвращений титулов и безопасности режима; 19 подтверждали или отменяли существующие законы; 30 имели отношение к частным интересам; семь меняли юридическую процедуру по уголовным делам; восемь затрагивали общественный порядок и помощь бедным; 13 – разных других аспектов. В целом акты Марии были рядовыми: они редко касались насущных социальных проблем, с готовностью защищали законные экономические интересы и выражали постоянную озабоченность относительно мятежей и общественного порядка. Впрочем, меньшая их часть явилась новым словом. Два закона совершенствовали ведение уголовных процессов на местах, где частные лица по-прежнему подавали «апелляции» по уголовным преступлениям. Хотя большие коллегии присяжных и мировые судьи имели обязанности по обвинению, закрепленные в законодательстве Генриха VII, правоприменение было фрагментарным, потому что некоторые мировые судьи не реагировали. Соответственно, акты 1554 и 1555 годов подтвердили принцип уголовного преследования мировыми судьями[568].

Столь же важными были законы по реорганизации милиционной армии, принятые на первой сессии 1558 года. Ни Уолси, ни Кромвель не реформировали армию; проблема состояла в том, что квазифеодальная система территориального набора солдат разваливалась с упадком старой родовой знати, роспуском монастырей и сокращением численности семей джентри в результате инфляции. Сомерсет и Нортумберленд набирали наемников, чтобы закрыть потребность, тогда как требовалась государственная система набора на военную службу. По этой причине акты 1558 года основывались на дофеодальных обязательствах, которые возродил закон Генриха II о воинской повинности и определил Винчестерский статут в 1285 году. Акт о наборе в армию обязывал каждый слой общества предоставлять в рекрутский набор графства людей, лошадей и снаряжение. Систему набора сделали более строгой, ввели наказания за отсутствие и взятки. Действие закона Эдуарда VI, объявившего дезертирство солдат тяжким преступлением, тоже восстановили. Затем Акт о конских доспехах и вооружении установил, что снаряжение следует поставлять в зависимости от величины дохода человека, обеспечивая современное