Особенно старательно он избегает привязанностей. Ничто не должно быть настолько важным для него, чтобы он не мог без этого обойтись. Ему может понравиться женщина, какой-то город или хорошая выпивка, но он не должен от этого зависеть. Как только какое-то место, человек или люди становятся дороги ему настолько, что ему будет больно их лишиться, он спешит отказаться от своих чувств к ним. И другой человек не должен и помышлять, что он ему нужен или что их отношения в порядке вещей. При малейшем подозрении он склонен немедленно рвать отношения.

Принцип неучастия, так, как он выражен в его позиции наблюдателя в собственной жизни и в его отказе от желаний, он переносит и на свои отношения с людьми. Они характеризуются его эмоциональной отстраненностью от других. Он может получать удовольствие от поверхностных или кратковременных отношений, но он не должен вкладывать эмоции. Он не должен настолько привязываться к человеку, чтобы ему невозможно стало существовать без его общества, или помощи, или сексуальных отношений с ним. Эту отстраненность ему легче сохранять, так как он, в отличие от других невротических типов, не ждет многого – ни хорошего, ни плохого, от других, и вообще ничего не ждет. Даже в тяжелой ситуации ему не придет в голову попросить о помощи. С другой стороны, он может довольно охотно помогать другим, но только при условии, что это не свяжет его эмоционально. Он не хочет и не ждет благодарности[66].

Секс может играть для него различные роли. Иногда это единственный мостик к другим. Тогда он заводит множество временных связей, от которых отказывается раньше или позже. Они не имеют права перерождаться в любовь. Он отдает себе отчет в том, что имеет потребность не связывать себя ни с кем. Или же поводом для прекращения отношений он может считать удовлетворенное любопытство. Он скажет, что любопытство привлекло его к этой женщине, а теперь он получил новые впечатления, и она ему больше не интересна. В таких случаях он относится к женщинам как к новой обстановке или новому окружению. Теперь он их знает, и они ему больше не интересны, так что он поищет что-нибудь еще. Это не просто рационализация его отстраненности. В отличие от других, свою наблюдательскую позицию он проводит более сознательно и более последовательно и этим иногда создает ошибочное впечатление вкуса к жизни.

В некоторых случаях он вообще лишает себя, задавив все желания в этом отношении. У него не возникает даже эротических фантазий или, если они все-таки появляются, это обрывки фантазий – вот и все, что составляет его сексуальную жизнь. Его реальный контакт с другими остается на уровне отдаленного дружеского интереса.

Если у него все-таки складываются продолжительные отношения, он и тогда должен сохранять дистанцию. В этом отношении он – полная противоположность смиренному типу с его неуемной страстью быть одним целым с партнером. Для него существует несколько способов сохранять дистанцию. Он может исключить секс как слишком интимную вещь для постоянных отношений и удовлетворять свои сексуальные потребности с чужими людьми. И наоборот, он может ограничить отношения сексуальными контактами, не посвящая в свои переживания партнера[67]. В браке он может быть внимателен к партнеру, но о себе старается не говорить. Он может настаивать на том, чтобы посвящать себе значительную часть времени, или на том, чтобы путешествовать в одиночестве. Он может ограничивать отношения выходными днями или совместными поездками.

Позволю себе одно замечание, значение которого мы увидим позднее. Страх перед эмоциональной вовлеченностью – это не то же самое, что отсутствие положительных чувств. Напротив, не было бы необходимости так строго стоять на страже своего покоя, если бы у него был общий запрет на нежные чувства. Он способен на глубокие чувства, но они должны оставаться его внутренней святыней. Это его и только его личное дело. В этом отношении он отличается от высокомерно-мстительного типа, который тоже замкнут, но бессознательно напрочь отучил себя от положительных чувств. Он отличается от него и тем, что не хочет сближения с другими через сопротивление, тогда как высокомерный тип часто одержим гневом, и битва – его родная стихия.

Другая характеристика «отставного» человека – его сверхчувствительность к влиянию, давлению, принуждению или узам любого рода. Это напрямую связано с его отстраненностью. Еще до начала каких-то личных отношений или коллективной деятельности он может испытывать страх перед продолжительной связью. И вопрос о том, как он сможет от нее освободиться, встает перед ним заранее, когда ее еще нет и в помине. Перед женитьбой этот страх и вовсе может перерасти в панику.

Не важно, что ему покажется принуждением и вызовет его возмущение. Это может быть любое соглашение: договор об аренде жилья, долгосрочный контракт. Это может быть физическое давление, даже от воротничка сорочки, пояса, туфель. Может быть дискомфорт от того, что кто-то загораживает ему вид. Он может возмутиться, что другие от него чего-то ждут – рождественских подарков, ответов на письма, оплаты счетов в определенное время. Это может распространяться на общественные институты, уличное движение, условные соглашения, постановления правительства. Он не борется против всего этого – он и не боец; но внутри себя он бунтует и может сознательно или бессознательно фрустрировать других в своей пассивной манере – не отвечая или забывая.

Его чувствительность к принуждению определяет его инертность и ограничение желаний. Так как усилия прилагать лень, он может счесть любое ожидание от него какого-то действия принуждением, даже если это явно в его интересах. Связь с ограничением желаний более сложная. Он боится, и на то есть причины, что кто угодно, более волевой, может легко навязать ему что угодно и подбить его на что угодно одной своей большей решимостью. Но здесь не обходится без экстернализации. Не имея собственных желаний или предпочтений, ему покажется, что он уступает желаниям другого человека, когда на самом деле следует за собственными. Приведу пример из обычной жизни: молодого человека пригласили в гости, но в тот день он должен был встретиться со своей девушкой. Однако в то время он ситуацию видел по-другому. Он встретился с девушкой, считая, что «уступает» ее желанию, и весь вечер возмущался «принуждением» с ее стороны. Один мой пациент очень правильно заметил: «Природа не терпит пустоты. Когда молчат твои желания, врываются желания других». Могу только добавить: желания существующие, предполагаемые или перенесенные на них.

Чувствительность к принуждению затрудняет психоаналитическую работу тем больше, чем больше в