многих других проявлениях, таких как готовность (или, скорее, потребность) оправдывать его и брать на себя всю вину за его проступки или в ее заискивании, услужливости и жизни с оглядкой на него. Она не отдает себе в этом отчета, ей такая оглядка представляется смирением или любовью, или любовным смирением, поскольку влечение простереться ниц, как правило, глубоко подавляется, за исключением сексуальной жизни. Однако оно присутствует и вынуждает пойти на компромисс, который допускает, чтобы унижение было, но не доходило до сознания. Это объясняет, почему она очень долгое время может не замечать его оскорбительного поведения, хотя оно очевидно для других. Или же, если она умом понимает происходящее, она эмоционально его не переживает и не пытается восстать против него. Иногда друг может обратить на это ее внимание. Но даже если она будет убеждена, что он прав и хочет ей добра, это будет только раздражать ее. Фактически по-другому быть и не может, потому что слишком сильно затрагивает ее конфликт в этой области. Об этом более красноречиво говорят ее попытки выбраться из ситуации, совершаемые время от времени. Снова и снова она при этом вспоминает его оскорбления и пренебрежительное отношение, надеясь, что это поможет ей устоять против него. И сделав множество тщетных попыток, она с удивлением понимает, насколько они несерьезны.

Ее потребность полностью отдаться партнеру – причина его идеализации. Поскольку она может обрести цельность только с тем, кому она перепоручила свою гордость, он должен быть гордым, а она – покорной. Я уже упоминала изначальное очарование его высокомерия для нее. Даже если это осознаваемое очарование пойдет на убыль, она продолжит возносить своего героя другими, более тонкими способами. Возможно, потом она присмотрится к нему пристально, но у нее не сложится реальной и цельной картины до настоящего разрыва, хотя и тогда она не перестанет превозносить его до небес. А до тех пор она склонна думать, например, что, несмотря на то что он – сложный человек, он в основном прав и понимает больше других. Как ее потребность идеализировать его, так и потребность отдаться идут здесь рука об руку. Она готова отказаться от своего зрения, чтобы видеть его, других и себя его глазами, – и это второй фактор, делающий разрыв таким мучительным для нее.

До сих пор вся ее игра, как мы видим, шла вместе с партнером и ради него. Но есть поворотный пункт, или, вернее, затянувшийся процесс поворота, поскольку она теряет все, что ставила на карту. Ее самоунижение во многом (хотя и не во всем) служило средством для достижения цели: найти внутреннюю цельность, отдав себя и слившись с партнером. Для этого партнер должен был принять ее любовную самоотдачу и отплатить ей любовью за любовь. Но именно в этом решающем моменте он подводит ее – мы знаем, что он обречен на это собственным неврозом. Поэтому против его высокомерия она не возражает (или, скорее, втайне его приветствует), но боится как отвержения с его стороны, так и скрытых и открытых фрустраций в любви и с горечью возмущается ими. Здесь вовлечены и ее глубокая потребность в спасении, и та часть ее гордости, которая требует, чтобы она сумела заставить любить себя и добилась успеха в отношениях с ним. Кроме того, ей, как и большинству людей, трудно бросить дело, в которое уже столько вложено сил. И в ответ на скверное обращение она становится тревожной, безрадостной или испытывает чувство безнадежности только затем, чтобы вскоре опять, вопреки очевидности, цепляться за веру, что в один прекрасный день он ее полюбит.

Это и есть та самая точка, где и начинается конфликт. Сперва невесомый и мимолетный, он постепенно разрастается и становится постоянным. С одной стороны, она отчаянно пытается спасти отношения. Ей думается, что она с похвальным усердием прикладывает все силы к их налаживанию; ему – что она все сильнее цепляется за него. Правы оба, но оба упускают из виду существенный момент – она борется за то, что представляется ей конечной победой добра. Пуще прежнего она стремится угодить, предвосхитить его желания, увидеть свои ошибки, отвернуться от грубости или не возмущаться ею, понять, сгладить. Не понимая, что все эти усилия уводят далеко от цели, она считает их «работой над ошибками». Точно так же она обычно цепляется за ложное убеждение, что и он тоже «исправляется».

С другой стороны, она начинает его ненавидеть. Сперва ненависть прячется глубоко, ведь она разрушила бы ее надежды. Затем ее всплески доходят до сознания. Тогда в ней пробиваются первые ростки возмущения его оскорбительным обращением, но она все еще не решается признаться себе, что ее оскорбляют. Настает черед мстительных тенденций. Начинаются вспышки, в которых проявляется ее истинное возмущение, но до нее все еще не доходит, насколько оно непритворное. Она все больше позволяет себе критику и меньше позволяет себя эксплуатировать. Характерно, что в основном месть осуществляется косвенным путем: в виде жалоб, страдания, мученичества, усиленного цепляния. Элементы мщения прокрадываются и в сияющую цель. В латентной форме они были там всегда, но теперь они разрастаются, как раковая опухоль. Намерение заставить его любить себя остается, но теперь это уже вопрос мстительного торжества.

С какой стороны ни взгляни, это беда для нее. Резкая раздвоенность в таком существенном вопросе хотя и остается бессознательной, делает ее поистине несчастной. Именно потому, что желание мести бессознательно, оно крепче привязывает ее к партнеру, поскольку дает ей еще один сильный стимул для борьбы за хеппи-энд. И даже если она добьется своего и в конце концов он действительно полюбит ее (что возможно, если он не слишком ригиден, а она не слишком стремится к саморазрушению), ей не удается насладиться победой. Ее потребность в торжестве удовлетворена и теперь угасает, гордость получила то, что ей причитается, но это как бы уже пройденный этап. Она может быть благодарна, может ценить то, что ее любят, но чувствует, что теперь уже слишком поздно. На самом деле она не может любить, если удовлетворена ее гордость.

Однако если ее удвоенные усилия ничего существенно не меняют в картине, она с еще большей страстью может наброситься на себя, подставляясь тем самым под двойной огонь. Поскольку идея «отдать себя» постепенно обесценивается и, следовательно, происходит постепенное осознание того, что ей выпадает слишком уж много издевательств, то она считает, что ее используют, и начинает ненавидеть себя за это. До нее также начинает доходить, что ее «любовь» – на самом деле патологическая зависимость (как бы она ее ни называла). Это здоровое осознание,