– А конкретнее? – Я перешел к чистке и просушке головы.

– Все было бы намного проще, продавай он эту дрянь. Можно было бы отследить счета, покупки и все остальное.

– Так он не продает?

– Увы. Безвозмездная спонсорская помощь.

– А с самими пострадавшими говорить пробовали?

– Ты что?! – зашикала на меня доктор Полански. – Максимум, что нам доступно, это слушать. А сам понимаешь, по-новому подсевшие наркоманы не горят желанием делиться информацией о том, от кого получают удовольствие.

Логично. Проговориться – и перекрыть последний луч света в темном царстве медицинских процедур? Я бы тоже крепко подумал, прежде чем трепать языком.

– И все равно, в чем проблема? Вы же можете просто усилить терапию, и все. Пусть торчат, а вы им ррраз! Новую чистку, еще более углубленную. Или они тут все мазохисты со стажем?

Ванда отставила стаканчик в сторону.

– Понимаешь, какая штука… С чисткой ты все правильно предположил. Этим мы и занялись сразу же, как только ситуация стала понятна. Но результат оказался, мягко говоря, поразительный. Неприятно поразил нас, вот.

– Мм?

Голова вытираться насухо не хотела. Что-то мешало. Волосы, наверное.

– Обычно после даже начального курса реабилитационных процедур повторный прием наркотиков вызывает несколько иные реакции, чем до лечения. Мало кто получает прежнее удовольствие, проще говоря, и только самые упорные продолжают сводить усилия врачей на нет. Но здесь все случилось ровно наоборот: пациенты не просто «торчат», как ты говоришь, они еще и всеми силами противятся лечению. Как будто чисткой мы отнимаем у них нечто настолько священное и святое, что им проще умереть, чем расстаться с этим. Кстати, двое уже как раз недалеки от смерти.

– Серьезно?

– Пока они введены в состояние искусственной комы, потому что оставлять их в сознании оказалось крайне опасно.

– Суицид?

– Он самый. И все попытки как раз связаны с усилением лечения.

– А вы их тут проверяли? – Я постучал кончиками пальцев по собственному виску.

– А как же! Не поверишь, их психика находится не просто в норме, а в идеальном состоянии. Как будто наркотики подменили собой лекарства и присвоили себе все эффекты терапевтических средств.

– Запутанно как-то выглядит…

Доктор согласилась с моим вердиктом без возражений:

– Именно так. Поэтому уж извини, но я не откажусь от любой помощи.

– Не обещаю, что от меня будет толк. Мне сейчас самому бы хорошо в коме отдохнуть. Месяца два, не меньше.

– От тебя и не требуется подвигов, – потрепала меня по затылку Ванда. – Просто понаблюдай. Свежий взгляд примени, так сказать. И да, не удивляйся, если в ближайшее время твоя прическа претерпит некоторые изменения.

– А именно?

– Тот ужас, что присутствовал на твоей голове, нужно было как-то приводить в порядок, разве нет? Я убрала все под ноль и сделала тебе инъекцию активаторов роста. Единственное требование, и, кстати, очень серьезное: не пробуй стричь волосы в течение как минимум трех дней.

– Иначе что?

Феечка загадочно улыбнулась:

– Иначе тебе придется посещать парикмахера ежесуточно.

Я представил себе данную перспективу и пообещал:

– Хорошо, не буду.

– Вот и славно! – Она чмокнула меня в лоб. – Сейчас позову санитара, отвезет тебя на экскурсию.

– Зачем? Я и сам мо…

Попытка поменять местоположение в пространстве закончилась оглушительным провалом. Вернее, падением.

– Я ж предупреждала! Сиди и не рыпайся! Одеться-то хоть сам сумеешь?

Я запоздало вспомнил о собственной наготе и вырвал больничную пижамку из заботливых рук доктора.

– Через «не могу» оденусь! А то вдруг тут у тебя санитары вокруг… похотливые.

Ванда залилась смехом, по моему скромному мнению, совсем не подходящим доброй феечке, и нажала кнопку вызова медперсонала.

Вообще, катиться куда-то на кресле, да еще не тратя никаких личных усилий, было приятно. Единственное неудобство доставляло смутное ощущение беспомощности, мелькающее где-то на границе сознания, но от этого было никуда не деться, потому что тело и впрямь не очень охотно реагировало на команды мозга. Нет, не отказывалось подчиняться совсем, и на том спасибо! Но действовало лениво, можно сказать, вяло и сонно, каждый раз словно говоря: «Ну ты это… того… командир… поостыл бы, а? Не до тебя мне… Дай хоть немного покоя!»

За порогом владений Ванды, как ни странно, на самом деле располагался пансионат. Я бы даже сказал, дорогая гостиница со всеми удобствами, только персонал носил вполне медицинскую униформу. Никаких решеток, конечно. Вообще ничего, что могло бы напомнить пациентам об их не слишком свободном положении. И да, как в любом дорогом отеле, ровным счетом нигде не наблюдалось столпотворения: комнаты отдыха, мимо которых меня катили, иногда оказывались и вовсе пустыми, но чаще в них виднелось по одному-два человека, или общающихся друг с другом, или тихо занимающихся своими делами и мыслями.

Меня оставили в одной из таких комнат. В противоположном углу на диване, заваленном подушками, обретался еще кто-то из моих «товарищей по несчастью», но ему не было до меня никакого дела. И… слава богу!

Насчет комы я не шутил, кстати. Потому что, стоило сознанию прийти в более-менее уравновешенное состояние, в голову, естественно, полезли мысли. Всякие разные. Например о том, у кого бы можно было узнать ход дальнейших событий в том фешенебельном ресторане. После моей «смерти» в смысле. А поскольку выходило, что лучше всех в курсе должен был быть как раз мой напарник, к любопытству активно примешивалось…

Нет, чувством вины я бы не стал это называть. В конце концов, Амано – не ребенок с неустойчивой психикой, и ничего страшного от лицезрения моего недвижного тела с капитаном произойти не могло. Надеюсь. Он должен был догадаться, что все это – лишь спектакль. Хотя… Надо все же было намекать яснее. Потому что если ему и впрямь происходящее показалось правдой, извинениями я не обойдусь. С другой стороны, для чистоты эксперимента напарника следовало оставить в неведении. До самого конца. Его и всех остальных.

Интересно, какое выражение появилось на лице инфанты потом, после выстрела? Справилась ли она? Тщательно ли выполнила урок? Зрители ведь должны были поверить на все сто процентов.

«Я никогда этого не сделаю!..»

Да, так она и сказала. Сразу, непреклонно, почти отчаянно. И понадобилось приложить огромную массу усилий, чтобы внушить девочке не просто необходимость воплощения плана в жизнь, а то, что подобное течение событий – единственно верное. Ну, заверения в том, что я не умру, и вовсе лились без счета. В успокаивающей тональности, в настойчивой, в угрожающей, в… И все равно Элисабет не поверила полностью. Я видел сомнение в ее глазах, перед тем как сделать шаг вперед. И если бы выстрела не последовало, не знаю, с каким чувством мне хотелось бы открыть глаза снова. Наверное, вообще не захотелось бы просыпаться.