– Теперь и ученики, и учителя ездят на лифтах вместе, – сказал Дай.

Ученики «Дня нации» ухитрились облегчить себе цзюнь сюнь – военную подготовку, одно из самых жестоких физических испытаний, какие приходится выдерживать школьникам по всему Китаю. Ученики восстали против строевой подготовки – «бесчеловечной и косной», как сказал Дай, и школа отменила самые зверские ее части.

– Есть ли какие-то пределы переменам? – спросила я у Дая.

– Были кое-какие отрицательные последствия, – медленно ответил Дай. – Ученики начали впрямую нарушать правила и не слушаться учителей. В Китае не хватает гражданского общества, и, когда людям предоставляют некоторые свободы, у их поведения нет компаса.

– Может, школа способна справиться с этими новыми свободами? – спросила я.

Дай Чун помолчал несколько секунд, а затем рассмеялся, тревога постепенно покинула его лицо.

– Посмотрим, – сказал он. – Посмотрим.

* * *

В школах больших китайских городов происходят перемены.

Министерство образования не один десяток лет терпеливо проталкивает реформы – подобно говорливому сержанту полиции, который все бубнит и бубнит, хотя толпа его совсем не слушает. И все же на низовом уровне что-то меняется – и не столько по воле сержанта, сколько по инициативе государственных школ, у которых есть финансирование, специальный профиль или же политический интерес экспериментировать. У частных школ тоже есть кое-какие свободы (хотя Пекин прилагает усилия, чтобы заставить частные школы придерживаться предписанной правительством политической программы). «Китай – в процессе реформации, и мы понимаем, что неизменным не останется ничто, особенно институционально, – сказал Ван Фэн, мой источник в Министерстве образования. – С нашей позиции макрополитики преобразовать нужно всё».

Пока всходят ростки экспериментальных посадок, китайские семьи не стоят в сторонке праздно. (Терпение в наши дни совсем не входит в число ключевых китайских добродетелей.) Учащиеся устремляются за рубеж постоянным потоком, который делается с каждым годом лишь плотнее, он впадает в Соединенные Штаты, Великобританию, Австралию и даже в Японию и Францию. Учителя и чиновники от образования тоже ездят за границу – повышать квалификацию, учиться и работать. Эти китайцы оставляют след в новообретенных общинах, но и домой возвращаются с новыми идеями об образовании.

Течет поток и внутрь Китая. За последние двадцать лет в Китай приехали учиться почти четыре миллиона иностранцев из более двухсот стран. Эта динамика сжимающегося мира способствует международному смешению образовательных идей на всех уровнях – между отдельными людьми, между общинами, организациями и правительствами.

Легко не будет: даже моей маленькой семье пришлось задуматься, когда мы столкнулись с новыми идеями в непривычной обстановке; придется задуматься и китайцам. Образовательная система Китая происходит из тысячелетней традиции, но сейчас переживает период беспрецедентных изменений. Это школьная система, в методах которой непрестанно сомневаются, однако к результатам которой – по крайней мере, в Шанхае – стремятся. Китайские специалисты просвещения стараются развивать систему в тех сферах, где считают ее ущербной: в творческом мышлении, лидерских качествах, социоэмоциональных навыках и других межличностных умениях, – но китайцам придется иметь дело с некоторыми новыми факторами: чтобы достичь успеха, учащемуся время от времени необходимо выходить за принятые рамки. В процессе он может подрастерять баллы, поставить под сомнение авторитеты и не посчитаться с традиционным укладом. Готовы ли будут китайские родители, учителя, чиновники и правительство принять эти перемены? И что это будет значить для общества?

Одна специалистка в просвещении резюмировала по моей просьбе:

– Китайцы хотят творчества и прочат своим детям зарубежные вузы, но при этом с трудом позволяют мальчикам и девочкам держаться за ручки, – сказала она. Так же как американский родитель рад был бы выбрать кое-какие пункты в меню китайского образования – «да» строгости в математике, «нет» безропотному подчинению, – китайцы тоже избирательны в своих пожеланиях к западному изводу культуры.

Вместе с тем американцы и европейцы не очень уверены: политик за политиком и педагог за педагогом внушают им мысль о пользе большего упора на достижения у учащихся.

«Нам нужно строго взглянуть на наше преподавание математики, особенно с учетом тенденции к ухудшению результатов контрольных и экзаменов», – сказала Пегги Карр, одна из старших чиновников, курирующих образовательную статистику. «Американские студенты топчутся на месте. Мы теряем позиции», – заявил министр образования США Джон Кинг в 2016 году. Этот хор сделался громким, как Ревущий рупор у школьных ворот, что закономерно, поскольку в этом международном диалоге Китай занял особое место. Призовые места шанхайских учащихся так всех поразили в том числе и потому, что экзамен показывает не объем полученных знаний, а скорее то, что́ дети способны сделать с тем, чему научились. Мало кто ожидал, что стереотипные китайские зубрилы займут верхние позиции рейтингов, и этот результат встряхнул специалистов-просветителей по всему миру. Британцы тоже ринулись действовать: разнообразные чиновники от образования задались целью попасть в верхнюю пятерку стран – участниц PISA уже к 2020 году, а один высокопоставленный чиновник вызвал шанхайских учителей учить британских коллег, как лучше всего преподавать математику.

Однако по крайней мере в Америке мы постоянно воюем за то, кому устанавливать стандарты, какими они должны быть и как лучше всего контролировать тех, кто, собственно, занимается просвещением. Эта возня задерживает прогресс; нам, очевидно, необходимо двигаться вперед, но это движение кажется неудобным, поскольку педагоги не справляются с кажущейся трудностью подъема академической успеваемости без ущерба для того, чем наша культура дорожит.

«От остального мира мы отличаемся этим самым творческим неортодоксальным мышлением, и если равняться на тесты означает, что мы должны „натаскивать на тесты“, меня волнует, что мы потеряем конкурентное преимущество», – сказала Дженнифер Прайс, в ту пору – директор передовой старшей школы Ньютон-Норт. «Бюрократам подавай баллы, продуктивность ребенка, старый добрый конвейер. Но как можно оценить продуктивность ребенка?» – делился со мной миннесотский преподаватель социологии Брайен Стётер. Есть и такие, кого тревожит, что при таком подходе исчезнет индивидуальность учащегося, раз у прогресса теряется человеческое лицо и он превращается в численный показатель, измеряемый школой и государством.

Трава, похоже, всегда зеленее на чьем-то чужом школьном дворе.

Мне понятны эти тревоги, я сама пережила что-то подобное как родитель. Как журналист я всюду искала подтверждение, что творчество и критическое мышление оказываются задавлены, если сосредоточиться на академической успеваемости наших детей, – и не нашла прямой связи (хотя, очевидно, тут нужно время для эксперимента и поиска). Вместе с тем я отыскала множество результатов исследований, показывающих, что крепкая академическая база, построенная на знании, открывает возможности высокоорганизованного мышления и даже творчества. «Невозможно думать о чем-то, чего не знаешь, – сами попробуйте; чем больше знаешь о предмете, тем более сложными делаются мысли о нем», – говорил британский педагог Дэвид Дайдэу.