Убравшись в восемнадцать лет в Стэнфорд, я принимала звонки от отца чуть ли не через день, склоняясь над телефоном где-нибудь в коридоре в любое время дня и ночи. Я позволила отцу выбрать за меня специальность, определять, где мне стажироваться летом, и даже мою первую работу, пока наконец не восстала. Мы год не разговаривали, а затем внезапно, словно он осознал, что вернуть меня в свою жизнь можно, лишь ослабив хватку, он меня отпустил. («Направляй на путь, но не удушай», – позднее наставлял меня отец, когда я сама стала родителем.)

– А какой у меня выбор? – отозвалась Аманда сипло и тихо. – Их счастье зависит от моего.

В тот год Аманда начала читать «Бегство от свободы». В работе немецкого философа Эриха Фромма Аманда нашла созвучия своим мыслям о человеке, свободном от давления власти и условностей.

– Большинство людей питает иллюзию, будто располагает свободой, но на самом деле они подчиняются власти, которую не осознают, – сказала Аманда. – Эти люди все равно живут в соответствии с ожиданиями, а не для себя.

Я уловила аналогию. Пусть и обретет Аманда свободу от родителей, системы или культуры – Америка уж точно через океан от Шанхая, – эта девочка все равно боится, что никогда не обретет свободы ума.

– Обретете, Аманда, – сказала я ей. – Найдете свой путь. Дайте время.

До отъезда в колледж оставались считаные недели, и один крошечный шаг к свободе предприняла мама Аманды – своей паникой.

– Они сказали, что жалеют о том, как со мной поступили, – что вырастили меня под таким давлением, – сказала мне Аманда, качая головой. – Она сама учительница, и мои родители образованнее многих в Шанхае. Но они все равно так со мной поступили. А теперь что? А теперь мама говорит, что счастливой быть важнее, чем успешной.

По-моему, ясно, кого винить во всех бедах Амандиной юности: безумную учебную нагрузку китайской образовательной системы и нерушимые узы между родителем и ребенком в китайской культуре.

Но покаяние ее матери, возможно, – следствие болезни.

* * *

Для моей приятельницы-массажистки Лорен и счастье, и удача оказались призрачными.

Сын Лорен Цзюнь-Цзюнь провалил вступительный экзамен в старшие классы. Я съездила в Аньхуэй на выходных, когда он сидел на чжункао, мы с Лорен ждали у ворот, а стервятники уже кружили над нами: нанятые раздатчики распространяли листовки профтехучилищ. Таков «план Б» для учащихся, не сдавших экзамены в старшие классы достойно. Лорен молча приняла листовку, сложила ее и сунула в сумку, а я сделала вид, что не заметила. Тем же вечером, когда мы вернулись к ним домой, Лорен изложила еще один вариант. Ей дали имя и номер телефона одного директора старшей школы в соседнем уезде. Этот человек, поговаривали, берет деньги за дополнительные баллы, пробормотала она, уставившись в кастрюльку с тофу, который она готовила на ужин.

Через несколько недель после того, как вернулась в Шанхай, я отправила Лорен сообщение.

«Как он сдал?» – написала я.

Телефон тут же зажужжал ответом:

У себя в гостиной в Шанхае я сглотнула. «Сколько нужно для хорошей старшей школы?» – спросила я. «Пятьсот», – ответила Лорен. Цзюнь-Цзюнь безнадежно недобирал, и обходной вариант с доплатой за баллы вряд ли пригодится.

Вскоре Лорен с мужем уже вернулись в Шанхай, их дела в провинции закончились. Думали, может, взять Цзюнь-Цзюня с собой, но мысль о собственном восемнадцатилетнем сыне как рабочем-мигранте оказалась невыносимой.

– Но вы же сами в восемнадцать лет вышли на работу, – деликатно напомнила я ей, когда она пришла осенью повидаться. На ней была черная блузка из просвечивавшей сетки с блестками, броский наряд мигрантки в большом городе, желающей показать, что она при деньгах.

– Да, но он мой сын, – ответила Лорен, глядя куда-то мне за плечо.

Она записала Цзюнь-Цзюня в профтехучилище-интернат в Цзинсяне. Это заведение было своего рода фабрикой – из тех, что с удовольствием взимают мзду с родителей, чьи дети провалились на экзаменах, и кто все еще надеялся, что дети доберутся до экзаменов в колледж. Мальчику предстояло коротать время в трехлетнем колесе подъема в шесть утра, двенадцати часов учебы и еще двух часов домашней работы и отбоя – таков конвейер подготовки к гаокао.

Если бы эту историю можно было изложить в понятиях статистики, Цзюнь-Цзюню вряд ли светит колледж первого или даже второго эшелона, но я понимала, что Лорен в восторге и от простой отсрочки дня, когда ее сын вынужден будет влиться в ряды рабочих-мигрантов. Стоимость обучения составляла 700 юаней в месяц.

– Неплохо! – воскликнула я.

– Да, – отозвалась она, – но в массаже сейчас большая конкуренция по Шанхаю. Многие мои старые клиенты уехали из города.

– Терпение, – сказала я, взывая к качеству, которое в Китае, похоже, никто не ценил. – Потихонечку пробьетесь.

Лорен глянула в окно нашей гостиной. Воздух в тот день был не очень загрязнен, солнечные лучи просачивались в комнату и посверкивали на блестках у нее на блузке.

– Есть надежда, – сказала она.

* * *

Моего двухлетнего сына Лэндона в «Сун Цин Лин» не приняли.

– Это я виновата, – сказала я Робу после того, как стало ясно, что я собственными руками ввергла нас в неприятности, из-за которых добыть справку о приеме не удастся никак. Я упорствовала из принципа, и из-за авторитарных замашек образования почва вновь ушла у меня из-под ног.

Наш детсад предлагает занятия для одно- и двухлеток под названием циньцзыбань, или детско-родительская группа. Это дорого – примерно шесть тысяч долларов в год за ерунду в виде двух занятий в неделю, – и многие считают его способом отъема дополнительных денег у родителей. Многие мои знакомые платили эти деньги, но к занятиям относились либо как к светскому времяпрепровождению, либо посещали как попало. Заметной прямой пользы ребенку от этого не было.

Я считала, что подобный расклад нравственно сомнителен.

К сожалению, замдиректора Си настояла, что я должна заплатить взнос за родительскую группу, чтобы застолбить место для Лэндона в дальнейшем, когда через год ему идти в садик по-настоящему.

Я восстала.

– Не хочу я отдавать его в сад раньше трех-четырех лет, – сказала я замдиректора Си. Мы натолкнулись друг на друга на Большой зеленке, когда я забирала Рэйни.

– Вы обязаны заплатить за детско-родительский курс, чтобы зарезервировать место на будущее, – повторила Си. К тому времени мы с Робом уже воевали против угроз, направленных на Рэйни в тихий час, – что его заберет полиция, – и я не намерена была сдавать моего второго драгоценного ребенка в «Сун Цин Лин».

Промотаем год с небольшим. Рэйни уже приспособился, мои сердце и ум договорились друг с другом, и мы решили остаться в китайской системе и в случае с Лэндоном. Я встретилась с замдиректора Си для продолжения беседы.