Крестовский жил на авеню Ваграм – действительно, всего в двух минутах от «Плейель» – лишь свернуть налево, за угол. И вот они уже вылезают из машины около подъезда его роскошного дома в стиле ар-нуво, оплетенного зелеными, синими, фиолетовыми керамическими лианами и балконами, словно выплывающими из фасада. Величественный швейцар открыл дверцу машины и помог выйти Анне и Крестовскому с его букетами. Водитель Бентли тем временем распахнул дверцу с другой стороны, откуда показался их таинственный собеседник, лица которого она до сих пор не могла рассмотреть из-за изобилия цветов. Крестовский сунул цветы швейцару и перевел дыхание:

– Уф! Слава богу.

– Может, ты наконец, представишь нас друг другу? – Анна повернулась к говорившему. И остолбенела.

– Разумеется. Не хотелось бы делать это на улице, но тянуть дальше нельзя, – Крестовский откашлялся: – Дорогая Анна, позволь тебе представить Франсиско Гаэтано Фернандо Алехандро де Парра, девятнадцатого герцога Альба, – выпалил он. – Ваша светлость, это Анна Королева, звезда русского балета и с недавних пор – этуаль Парижской оперы. Надеюсь, я ничего не упустил из твоих многочисленных имен, дружище? Никогда не мог их все запомнить.

– Разумеется, упустил, – улыбнулся Пако[139], протягивая Анне руку. – Еще я Фицджеймс и Стюарт, но это неважно звучит по-французски.

Анна не могла вымолвить ни слова – перед ней стоял нахальный торговец картинами, с которым она познакомилась месяц или менее того назад, и который назвался членом Попечительского совета Гарнье. Она машинально протянула ему руку, и он поцеловал ее.

– Вы вернули зонт Мишелю. Почему?..

– Я не могу принимать такие дорогие подарки, – холодно отозвалась Анна и, словно очнувшись, наконец, обратилась к Крестовскому. – Митя, ты меня простишь? Я бы хотела поехать домой. У меня разболелась голова.

– Что случилось? – встревоженно спросил Дмитрий. – Вы что, знакомы? Пако, что происходит, черт побери?

– Это трудно назвать знакомством, – Анна по-прежнему игнорировала Франсуа. – Чашка кофе и очередной обман.

Псевдоантиквар вспыхнул, а Крестовский нахмурился:

– Какой еще обман?

– Попроси швейцара вызвать мне такси, – Анне вдруг стало зябко, и она поплотнее закуталась в соболий палантин, позаимствованный у Жики. – Я поеду домой.

– Анна! – воскликнул Франсуа. – Позвольте мне все объяснить.

– Не стоит, – сухо ответила Анна. – Зачем нагромождать еще большую ложь?

– Но я ни минуты не лгал вам. Все правда от первого до последнего слова. Одна из моих родовых фамилий – Фицджеймс, меня действительно зовут Франсуа, ну ладно, ладно, – он мельком взглянул на возмущенного Крестовского. – Франсиско, но какая разница? Я действительно занимаюсь антиквариатом и… да, я действительно герцог Альба. И я действительно живу в Париже, и я не француз. В чем я вам солгал? Не сообщил о моем титуле? А зачем он вам? Он что-то меняет?

– Может, мы поднимемся в квартиру? – примирительно заговорил Дмитрий. – Марго ждет. Ужин стынет. Вы можете выяснять ваши сложные отношения в тепле.

– Мне нечего с ним выяснять. И у меня пропал аппетит. Дмитрий, прости меня, я поеду домой.

– Это вы меня простите, – вдруг произнес Франсуа. – Я обидел вас. Поверьте, я не хотел. Просто…

– Что – просто?

Он смог выдержать ее испытующий взгляд.

– Просто вы мне очень нравитесь, Анна, и я не мог удержаться от соблазна заинтриговать вас.

Крестовский решительно взял ее за локоть.

– Пойдем наверх. Марго обидится. И кроме всего прочего, я получил известия из Москвы касательно твоего имущества.

Анна позволила Дмитрию завести себя в подъезд. Швейцар услужливо распахнул перед ними дверь и вызвал лифт. Пока они поднимались на третий этаж, все молчали – Франсуа был смущен, Анна разгневана, а Дмитрий и то, и другое. Он чувствовал себя виноватым перед Анной – неизвестно, что успел сказать ей этот испанский авантюрист, который, несмотря на высокородность, мало задумывался об этичности, когда дело касалось женщин. Именно так – «авантюрист» – называл про себя Дмитрий своего приятеля и сейчас клял себя последними словами, что повелся на его якобы добрые намерения в отношении Анны. И поэтому, когда их встретила Марго, его милая жена, он был рад, что может переложить на нее часть общения с этим «le ballot»[140]и с расстроенной Анной, которая демонстративно разговаривала лишь с Марго. Дети уже спали, и взрослые расселись за большим столом, чтобы поужинать.

– Ты сказал, что получил известия о моих драгоценностях, – Анна наконец соизволила обратиться к Дмитрию. – Где они?

– Их вернули Антону Ланскому, – сообщил он негромко. – Все у него. Следователь сообщил, что их вернули бы тебе, но тебя нет в Москве.

Услышав имя Антона, Анна застыла с приборами в руках, уставившись в одну точку.

– Кто такой Антон Ланской? – спросил Франсуа тоном человека, привыкшего получать ответы на свои вопросы, но с трудом выговорив иностранное имя. Анна очнулась.

– Это мой муж. Он в Москве.

– Разве вы замужем? – поднял он бровь. Анну не смутил его высокомерный тон.

– Формально – нет, – ответила она, глядя ему в глаза. – По сути – да.

– Не совсем понимаю, – холодно объявил Альба. – Как это можно быть замужем – по сути.

– Вам и не надо понимать, – ответила Анна.

Ей совершенно не хотелось грубить ему, ставить его на место – ее охватила невыносимая грусть… Она ощутила острое желание, чтобы Антон находился рядом – говорить с ним, чувствовать тепло его рук… Почему она до сих пор ему не позвонила?.. Теперь появился предлог – она может спросить о своих драгоценностях. Смехотворный предлог. А если у него уже кто-то есть? Нет, невозможно. Если она сама так тоскует о нем – то его, наверно, гложет такая же печаль.

Примерно в два часа ночи Франсуа отвез ее домой. Он был молчалив, даже сух, но когда они подъехали к ее дому и вышли из машины, то на прощание Альба сказал, целуя ей руку:

– Надеюсь, когда-нибудь вы простите меня. И разрешите что-нибудь сделать для вас…

29 сентября 2012 года, Париж

Мигель подъехал на такси к дому на углу Жирардон и Норвэн. Он прилетел из Мадрида накануне, куда ездил к испанскому родственнику. Вернее, на оглашение завещания того самого родственника – двоюродного деда по отцу. Эта ветвь их фамилии отличилась во времена гражданской войны участием в бригадах Франко, а чуть позже – подвигами в Голубой дивизии[141]. Но все это осталось в далеком прошлом, и совершенно неожиданным образом Мигель оказался наследником старого рода. Отныне он мог смело именоваться виконтом де Вильяреаль, что, надо сказать, изрядно тешило его самолюбие. Природное высокомерие Кортеса теперь обрело геральдическое обоснование, и весь недолгий полет в первом классе он с любопытством изучал фамильный перстень, а вернее, замысловатый герб на нем – кабан с мечом в лапе. Хотя – какая у кабана может быть лапа?