врагом, излил на него все те безудержные оскорбления, которые так оживляли древнегреческую политическую жизнь. В частности, поэт обвинял его в наличии лишнего веса, жадности, в том, что он был пьяницей, косолапым, предал своих товарищей и, помимо всего прочего, был низкого происхождения. Питтак, которого прежде причисляли к числу соратников аристократа Алкея, несомненно, не происходил «из народа», и обвинение в недостаточно хорошем происхождении было всего лишь самым серьезным обвинением, которое был способен придумать Алкей. Ходили слухи, что отец Питтака был фракийцем, но это вряд ли значило нечто больше, чем то, что в жилах членов его семьи текла иноземная кровь, что в том мире не считалось преступлением. На самом деле Алкея беспокоило то, что митиленцы отвергли его самого и его друзей и «назначили происходившего из низов Питтака тираном этого бездуховного и злополучного города, поголовно восхваляя его», в то время как отправленному в ссылку Алкею оставалось оплакивать, помимо всего прочего, свое исключение из состава совета, в который входили и он сам, и его отец.

Живший в середине VI в. до н. э. Феогнид Мегарский с большей грустью и более систематично сокрушался из-за того, что власть в его городе захватил демос:

Город все тот же, мой Кирн, да не те же в городе люди.

Встарь ни законов они не разумели, ни тяжб.

Козьими шкурами плечи покрыв, за плугом влачились,

Стадо дубравных лосей прочь от ворот городских

В страхе шарахалось… Ныне рабы – народ-самодержец,

Челядь – кто прежде был горд доблестных предков семьей[25].

И ни мужчина, ни женщина не морщились, вступая в брак с богатым человеком низкого происхождения. В прозаичном евгеническом начале этого стихотворения автор сосредотачивает внимание на тех усилиях, которые люди предпринимают, чтобы получить потомство овец, ослов и лошадей от породистых родителей, и заканчивается оно жалобой на то, что богатство смешало «добрых с худыми». Во всех этих стихотворениях Феогнид подчеркивает разлагающуюся власть богатства. Поэт горько сетует на собственную бедность. Как и Солон, он жаловался на жадность богачей, бесконечно накапливавших богатства. Подобно им, Алкей приписывал спартанскому царю Аристодему слова о том, что «человек – богатство. Нет бедному славы, чести – нищему». Одни и те же темы могут раскрываться в разные периоды истории человечества, но справедливости ради следует отметить, что поэты, трудившиеся на протяжении жизни двух поколений, были чересчур поглощены размышлениями о губительном влиянии, которое богатство оказывало на равновесие в обществе и политике.

Слова Феогнида о людях в козьих шкурах не значат, что политическую власть обрели беднейшие слои общества. Они, как это обычно бывает, представляли собой выражение недовольства благородного человека развитой демократией эпохи классики. Но страдания по-настоящему бедных людей становились в Афинах, как и в других городах, одной из предпосылок переворотов. Там, где аристократы были на подъеме, в частности в Спарте и Фессалии, сельскохозяйственные работники страдали больше всего, и эта ситуация сохранялась из-за репрессий и угроз восстания. Судя по стихотворениям Солона, беднейшие слои населения Аттики находились на грани обращения в рабство, и к власти его привели именно волнения в их рядах. Вряд ли можно сомневаться в том, что подобные тенденции имелись во всех городах, которым не повезло породить Солона. Но отдаленным результатом этого стало недопущение крестьян к власти. Солон создал форму государственного устройства, при которой представители самых бедных слоев общества играли небольшую активную роль в управлении государством, и мы можем предположить, что это крестьянское восстание, как и другие, лишилось своего стимула, когда сиюминутное недовольство исчерпало себя.

Победителями на долгое время стали представители социального слоя, находившегося на одну ступень ниже аристократии. Для знатного человека, превыше всего ценившего родовитость, этого было достаточно для того, чтобы выражать недовольство сродни тому, которое испытывал Феогнид. В Афинах это предположительно означало, что к высшему слою общества причислялись богатые люди, которых не обязательно должно было быть много, а крепкие мелкие землевладельцы, из которых формировалось войско гоплитов, также получили признание, хотя и ограниченное. Там, где представители аристократии были жестоко ниспровергнуты, вероятно, имелись более заметные последствия, сохранявшие свое влияние на протяжении более длительного времени. Даже в Афинах реформы Солона не были восприняты полностью на протяжении жизни одного поколения или около того. Конечным результатом этого процесса стало увеличение числа представителей высшего слоя общества. Со временем представители этого расширившегося социального слоя могли объединиться и начать смотреть с презрением на людей, относившихся к категориям общества, возникшим позднее, и тех, у кого вообще не было имущества.

Крайне важным стабилизирующим фактором стало появление в середине VII в. до н. э. тяжеловооруженной пехоты. Строй гоплитов привел к появлению идеала, сильно отличавшегося от того, которого придерживались герои Гомера, сражавшиеся в зрелищных поединках один на один. Главной военной добродетелью быстро стала, к радости моралистов, стремившихся сделать душу при противостоянии соблазну более стойкой, твердость. Не все зашли так далеко, как Платон, оплакивавший моральное разложение, вызванное морскими походами, причаливанием к незащищенным портам и отплытия, как только оказывалось сопротивление. Допуская осознанный парадокс, он заявлял о своих сожалениях по поводу того влияния, которое оказала выдающаяся морская победа над персами в битве при Саламине, а противнику демократии было о чем сожалеть по этому поводу. Менее радикальные реформаторы, такие, как те, чьи голоса звучали в Афинах и других городах в конце V в. до н. э., считали слой, к которому принадлежали гоплиты, основой для создания стабильной системы государственного устройства. Они были «людьми посередине», спасшими, по мнению Еврипида и других, город от людей, придерживавшихся крайних мер.

Однако образцом гоплитов были представители аристократии – спартанские «равные». Мыслители, жившие в древности, не сомневались, что особая система обучения и физической подготовки, делавшая спартанцев такими непохожими на всех остальных греков, была создана специально для того, чтобы привить спартанским юношам свойственные гоплитам добродетели. Когда в Спарте рождался ребенок, решение о том, как с ним поступить – вырастить его или бросить на произвол судьбы, принимал не его отец, а государство. Мальчика в возрасте семи лет забирали у матери, и начиналась его подготовка. Юноши в возрасте от 18 до 20 лет сбивались в «стаи» под предводительством старшего молодого человека, а также в возрастные группы, носившие странные архаические названия. Тяжелые физические нагрузки, голод, недостаточное количество одежды, соревновательные игры и танцы, мудрость предков, переданная в стихах и рассказах, – все это было неотъемлемой частью их жизни. Периоды полного уединения, когда адепт прятался в лесу и жил тем, что ему удавалось украсть, сменяли крайне