Он повернулся и пошел, а я долго смотрел вслед, не вытирая катившихся по щекам слез.

Я отыскал вещевой склад, сдал офицерскую форму, получил, в соответствии с письмом секретаря полагающуюся мне, как нижнему чину амуницию и, немного побродив по городу, явился на вокзал. Снова теплушка, нары, несколько десятков солдат, флегматичный унтер, косые взгляды. Все повторяется, все идет по кругу.

12 января

В оркестре Моршанского полка почти ничего не изменилось. Боевые действия обошли его стороной, поэтому на меня, кавалера ордена, смотрят с почтительным уважением. Не застал я только своего учителя – трубача Станислава. Он спился и в запое продал китайцам казенную трубу. Китайцев нашли, примерно наказали за незаконную сделку, трубу вернули в оркестр, а Станислава перевели в строевое отделение. Его партию исполнял молоденький новобранец, наскоро обученный Ильей Алексеевичем. Обрадованный моим возвращением, он вернул новобранца в роту, и тут же принялся разучивать вместе с оркестром новый марш.

– Нет, нет хорошей музыки для военных оркестров! – в сердцах восклицал Илья Алексеевич, закончив очередную репетицию. – Хоть сам пиши, честное слово!

Я успел подзабыть науку, преподанную мне Станиславом, и случалось, пускал петуха. Шатров бросал на меня суровые взоры, недоуменно поднимал брови, укоризненно качал головой. К счастью, пальцы быстро вспомнили музыкальную премудрость, и положение выправилось.

По вечерам в казарме начинается попойка. Стоит Шатрову уйти к себе, как откуда-то извлекаются бутылки дешевой китайской водки, немудреная закуска и начинается пир. Я вежливо отказываюсь, ухожу далеко за казармы, достаю дудочку, и тихонько наигрываю мелодию сопок. От нее становится легче на душе и спокойнее в сердце. Успокоенный, я вновь начинаю повторять отложенное в сторону учение. В Порт-Артуре опасности и заботы так поглотили меня, что на повторение не хватало ни сил, ни желания. Сейчас, во время затишья, я постараюсь наверстать упущенное.

«В чем разница между мудрым и проницательным? Спрашивал Ариус и раби Иоси. Мудрый подобен богатому меняле. Когда ему приносят динар на проверку – он проверяет, не приносят – сидит без дела. А проницательный подобен расторопному меняле: когда ему приносят монеты на проверку – проверяет; а когда не приносят – ищет сам, или проверяет приобретенные раньше».

25 января

Закончилось сражение у Сандепу. После успешных действий наших пехотинцев и кавалерии, главнокомандующий Куропаткин отдал приказ вернуться на исходные позиции. Все говорят, что он копит силы для решающего сражения.

В воздухе витает возбуждение, предстоящая битва кружит головы. Наши части заново укомплектовываются, причем в двойном размере, за счет прибывающих из России подкреплений. Каждый батальон равняется по численности полку и экипирован по высшему разряду. Все новое: винтовки, четыре пулемета на каждую роту, артиллерия на свежих лошадях, даже воздушный шар для наблюдения за противником.

Наш полк занял позицию у поселка Шуанго. Все роют окопы, музыкальная команда в том числе. Очень много работы, встаем с зарей, ложимся уже в темноте. Укрепления напоминают подземный город: бесконечные ходы сообщений, трехскатные блиндажи, окопы полного профиля, с брустверами из мешков с песком, глубокие ниши в стенах для хранения боеприпасов. Нет времени писать, да и пальцы сводит от многочасового держания черенка лопаты. Как я снова возьму в руки трубу?

6 февраля

Началось. Рано утром загрохотали пушки японской артиллерии. Пока не у нас, гораздо южнее, но канонада слышна весьма отчетливо. Солдаты с непривычки ежатся и втягивают голову, я же только посмеиваюсь, ведь под куда более грозный рокот я прожил много месяцев.

Все разошлись по своим местам в ожидании атаки. Я взял в руки винтовку и принялся размышлять.

Кто я? Что будет со мной? Зачем Всевышний привел меня в этот край? Есть ли некая задача, которую мне необходимо выполнить? Возможно, я сегодня умру, ведь такое запросто может случиться. Успел ли я сделать то, для чего появился на свет?

Эти мысли иногда приходили мне в голову, но я всегда отодвигал их подальше, предполагая, что время еще есть и со всем можно разобраться. Но сегодня, пред лицом надвигающейся опасности, они заполонили мою голову.

И что, собственно, произошло? Ведь в Порт-Артуре смерть стояла куда ближе, чем сегодня. Тогда я не думал о ней, почему же сейчас печальные мысли охватили меня целиком, без остатка? Значит ли это, что моя душа чувствует приближение смерти, и поэтому волнуется, или я просто боюсь, отвыкнув от чувства постоянной опасности?

Мы просидели в окопах с ружьями наизготовку целый день, но ничего не случилось. Когда позиции пронизала хрустальная прозрачность наступающего вечера, привезли обед, и тревожные мысли ушли. Я записываю их поздно ночью, при свете огарка свечи. Рядом тяжело дышат, храпят соседи по землянке, возможно, те самые люди, рядом с которыми мне придется умереть и быть похороненным вместе. Провести вечность рядом с ними – это ли не страшнейшее из наказаний!? Ведь из могилы не убежишь, и соседей не переменишь. Придется лежать, бок о бок, дожидаясь конца времен.

24 февраля

У нас по-прежнему тихо, хотя вокруг грохочет и полыхает ужасающее сражение. К нам доходят только слухи, и они страшны. Десятки тысяч уже погибли, раненых давно не считают. Войска генерала Ноги, моего старого артурского противника, разгромили казачьи части и беспрепятственно идут вдоль речки Пухэ к Мукдену, обходя правый фланг нашей армии. Это значит, что наши так старательно возведенные окопы могут не понадобиться.

16 февраля

Сегодня мы вступили в первый бой, и разбиты наголову. Душа моя не зря трепетала и беспокоилась, от неминуемой смерти нас спасло только чудо. Сейчас я в безопасности и могу спокойно описать события минувшего дня. Руки плохо слушаются, буквы наплывают одна на другую.

В десять часов утра раздались первые выстрелы, но вовсе не там, откуда мы ожидали их услышать. Стрельба шла в нашем тылу. Пока мы вертели головами, пытаясь понять, что происходит, появилась японская кавалерия. Огромная масса конников, уничтожая все на своем пути, пронеслась через наши позиции. Сопротивления практически не было, лишь кое-где бухнул выстрел из трехлинейки, над полем царствовал сухой треск японских карабинов. Наша музыкальная команда в ужасе забилась в землянку и плотно притворила двери. Снаружи слышалось ржание лошадей, топот копыт, выкрики на японском. Минут двадцать кавалерия утюжила наши позиции, отстреливая тех, кто показывался наружу, а затем унеслась. Когда мы осторожно выглянули наружу, вокруг было пусто. Полный разгром! Трупы наших солдат в окопах и на поле, рассеченные головы, отрубленные руки. Ужасное зрелище!

Перебежками мы бросились к штабу, надеясь встретить кого-нибудь из офицеров, но там нас ожидала та же страшная картина. Весь штаб, во главе с командиром полка и старшими офицерами, вырублен подчистую!

Постепенно к нашей группке стали прибиваться другие уцелевшие солдаты, и мы двинулись к речке, в надежде переправиться на другую сторону. Внезапно я услышал крики ужаса. Слева, прямо на нашу группку, неслась лава японской конницы, тридцать или сорок всадников с шашками наголо. Через минуту другую они окажутся рядом, и тогда все пропало. Солдаты в ужасе стали падать на землю, надеясь, что там их не достанут японские клинки, а я, уж сам не знаю почему, вдруг отбросил в сторону винтовку, вытащил из-за голенища завернутую в тряпицу дудочку, трясущимися пальцами сорвал тряпку и приложил мундштук к губам.