Может быть, он их специально затачивал, – подумал Киннелл. –Может быть, он маньяк какой-нибудь. Людоед.

Ему это ужасно понравилось: сама идея, что людоед едет поТобин-Бридж на закате. В шикарном «гранд-аме». Он знал, что подавляющеебольшинство из тех, кто присутствовал на писательской конференции PEN,наверняка бы подумали: Ага, самая что ни на есть подходящая картинка для РичаКиннелла. Небось повесит ее над столом для вдохновения. Такое перышко, чтобыпощекотать в старой поизносившейся глотке на предмет очередной порциинеудержимой рвоты. Но ведь это самое подавляющее большинство были простоневеждами – во всяком случае, в том, что касается его собственных книг. И малотого: они носились со своим невежеством, обожали его, холили и лелеяли –непонятно, с какого перепугу. Точно так же, как некоторые холят, лелеют иобожают зловредных и глупых маленьких собачонок, которые облаивают гостей ивремя от времени норовят укусить почтальона за пятку. Картина понравиласьКиннеллу не потому, что он писал романы ужасов. Он писал романы ужасов потому,что ему нравились вещи типа этой картины. Восторженные читатели часто присылалиему всякую ерунду – в основном картины. Большую часть этих картин Киннеллпросто выбрасывал на помойку. И вовсе не потому, что они были плохими. Апотому, что они были скучными и предсказуемыми. Но вот один парень из Омахи как-топрислал ему маленькую керамическую фигурку: вопящая от страха обезьянкавысовывает голову из холодильника. И эту вещицу Киннелл оставил. С точки зренияхудожественного мастерства фигурка была исполнена из рук вон плохо, но в нейбыл элемент неожиданности. Какое-то странное соприкосновение, которое затронулоКиннелла и, как говорится, придало ему ускорение. В картине тоже что-то такоебыло. Только сильнее. Гораздо сильнее.

Киннелл уже потянулся к картине. Ему хотелось взять ее прямосейчас – сию же секунду, – засунуть под мышку и объявить, что он берет этувещь. Но тут у него за спиной раздалось:

– Простите, ведь вы Ричард Киннелл?

Он резко выпрямился и обернулся. Прямо за спиной стоялатолстая тетка, загораживая большую часть обзора. Киннелл заметил, что, преждечем подойти к нему, тетка подкрасила губы ярко-красной помадой и теперьулыбалась этакой кровоточащей улыбкой.

– Да, это я, – улыбнулся он в ответ. Толстуха указалаглазами на картину:

– Мне бы следовало догадаться, что вы сразу к ней инаправитесь, – проговорила она с глуповатой улыбкой. – Она прямо ваша.

– Да, действительно. – Киннелл изобразил самую лучезарную изсвоих «парадно-выходных» улыбок. – И сколько вы за нее хотите?

– Сорок пять долларов, – тут же отозвалась тетка. – Скажувам по правде, я сначала хотела семьдесят. Но она никому не нравится, да.Пришлось сбавить цену. Если вы завтра за ней вернетесь, я и за тридцатку,наверное, отдам. – Улыбка на лице тетки растягивалась все шире, а излучаемое еюрадушие приняло прямо-таки устрашающие размеры. Киннелл даже заметил, что вуголках теткиных губ пузырится слюна.

– Нет, лучше я рисковать не буду. А то вдруг ее все-такикупят до завтра, – сказал он. – Я вам выпишу чек. Прямо сейчас, не откладывая.

Теткина улыбка растянулась почти до ушей, и тетка теперьстала похожа на какую-то нелепую пародию на Джона Уотерса. О, божественнаяШирли Темпл!

– Вообще-то я не должна брать чеки. Ну да ладно, –произнесла она тоном скромницы-школьницы, поддавшейся наконец на настойчивыеуговоры сексуально озабоченного приятеля. – И уж коли вы достали ручку, может,заодно мне автограф дадите, для дочки? Ее Микела зовут.

– Красивое имя, – отозвался Киннелл на автомате. Он взялкартину и вернулся следом за толстой теткой к карточному столику. Действие наэкране сменилось. Похотливая парочка временно уступила место изголодавшейсястарушенции, которая шумно и жадно поглощала мысли.

– Микела читает все ваши книги, – сказала толстуха. – Иоткуда вы только берете эти свои безумные идеи?

– Не знаю. – Киннелл растянул губы в улыбке. – Они простоприходят, и все. Удивительно, да?

***

Толстуху, заправлявшую на распродаже, звали Джуди Даймент.Она жила в соседнем доме. Когда Киннелл спросил, не знает ли она случайно, ктонаписал картину, она сказала, что знает. Ее написал Бобби Хастингз, и из-заэтого Бобби Хастингза она теперь тут и сидит. Продает вещи, которые когда-топринадлежали ему.

– Единственная его картина, которую он не сжег, – сказалаДжуди. – Бедняжка Айрис! Вот кого мне действительно искренне жаль. А Джорджу,по-моему, все равно. И я точно знаю, что он так и не понял, почему Айрис решилапродать этот дом.

Она закатила глаза, изображая классический взгляд,апеллирующий к собеседнику: мол, вы только представьте себе такое. Киннеллвручил ей чек, а Джуди протянула ему блокнот, куда она аккуратно записывала всевещи, которые ей удавалось продать, и суммы, которые она за них получала.

– Напишите, пожалуйста, что-нибудь для Микелы, – попросилаона, вновь расплывшись в приторно-сладкой, глуповатой улыбочке. – Ну,пожалуйста.

Эта улыбка была для Киннелла как старый знакомый, которыйвдруг вновь возник в твоей жизни, хотя ты-то втайне надеялся, что он давноумер.

– Ага-ага, – рассеянно отозвался он и быстренько изобразил вблокноте свое стандартное обращение к поклонникам типа «спасибо читателю завнимание». Он не следил за своей рукой. Даже не думал о том, что пишет. Он ужедвадцать пять лет раздавал автографы, процесс был доведен до полногоавтоматизма. – Расскажите мне про эту картину. И про Хастингзов тоже.

Джуди Даймент скрестила на груди пухлые руки с видомчеловека, готового продекламировать благодарным слушателям свою любимуюисторию.

– Бобби было всего двадцать три года, когда этой весной онпокончил с собой. Можете себе представить? Он был из тех молодых людей, когоназывают измученными гениями. Но при этом жил дома с родителями. – Она вновьзакатила глаза, апеллируя к Кеннеллу. Мол, вы только подумайте, и бывает жетакое на свете. – У него было таких картин семьдесят, если не все восемьдесят.Не считая набросков. Он их в подвале держал, у себя. – Джуди указала взглядомна коттедж, а потом вперилась в картину с парнем зловещего вида, мчащимся помосту Тобин-Бридж на закате. – Айрис.., это мать Бобби.., она говорила, чтопочти все его творения были просто ужасными. Еще похуже, чем это. Говорила, чтоот его картин у нее волосы дыбом встают. – Джуди понизила голос до шепота,покосившись на женщину, которая рассматривала разрозненный набор столовогосеребра и весьма неплохую коллекцию старых пластиковых стаканчиков из«Макдоналдса» с кадрами из фильма «Дорогая, я уменьшил детей». – Говорила, чтотам были всякие сексуальные сцены.

– О нет, – сказал Киннелл.