Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Выходите на первый этаж и ждите, – сказал ей незнакомый голос.
Еще через полчаса душного и тревожного ожидания в подъезд вошли люди. Четверо мужчин.
– Это все ваши вещи? – спросил один из них и подхватил сразу три сумки.
– Разрешите… – раздался тихий голос за спинами мужчин, и они расступились.
– Машина готова, генерал, женщины могут идти, – доложил тот, который с сумками. Присмотрелся и добавил: – И девочки.
Человек в темном бушлате с меховым воротником прошел вперед и остановился перед Сандой.
«Какие синие у него глаза», – подумала она.
– Пусть все садятся, мы сейчас подойдем, – сказал Зоран, и Санда почувствовала, как прохладная нежная рука сжала ее пальцы.
И, когда они остались вдвоем, он знакомым уверенным движением притянул ее голову к своей груди. Так они и стояли несколько минут, молча. Она прижималась щекой к его бушлату и чувствовала его пальцы на своей шее. Потом он легко коснулся губами ее щеки и пошел к выходу.
Когда Санда садилась в машину, он стоял в стороне, курил и смотрел на нее, сузив глаза. Она пыталась удержать его взгляд, пока это было возможно, а когда его фигура пропала из виду, еще долго смотрела в окно, за которым были ночь, пыль, темный испуганный город и редкие далекие огни.
* * *
Давор ждал Санду в аэропорту Шарля де Голля и сомневался. Маялся. Он проживал это медленное дождливое утро как-то тревожно и сам уже не понимал, правильно ли сделал, что заставил Санду лететь к нему. Сейчас будет много слов, и вопросы, и рассказы, и секс после обеда, и походы по магазинам… А между тем день можно было бы провести по другому сценарию: в полном одиночестве сесть под зонтиком в кафе – на улице, несмотря на дождь, и попросить принести горячие булочки, вишневый джем, много кофе с молоком и неважно какую газету. А через полчаса заказать говяжий стейк и виски. И ему совсем не нужно было бы говорить, да и не с кем, и очень хорошо. Но в то же самое время где-то внутри, в районе солнечного сплетения, и одновременно издалека, высоко, почти на уровне ультразвука, звенел бы маленький серебряный колокольчик с тонкими стенками… А он бы просто сидел и смотрел в зенит кораллового купола зонта и наблюдал, как капли превращаются в ручейки и стекают по ткани.
И все же он очень хотел ее увидеть. Как никогда в жизни.
Появилась Санда в длинном белом сарафане, поверх которого был наброшен тонкий красный шарф, загорелая, рассеянная и – совершенно чужая. Он обнял ее так, что у нее захрустели шейные позвонки, и почувствовал: жена мягко сопротивляется и выскальзывает благодаря гладкому шелку…
Давор вдруг испугался, что не сможет ее удержать. И открыл глаза.
За окном по-прежнему проплывали зеленые поля, лесополосы и небольшие холмы. Они с ребятами ехали в Чернигов.
– Пить хочешь? Холодненькое. – Милан перегнулся с переднего сиденья и протянул ему банку какого-то местного пива.
Давор взял банку и прижал ее к щеке. Полегчало. Сон стал терять детали, размываться, и Давор решил, что все это – нервная дрожь и аритмия – оттого, что он плохо спал сегодня ночью.
Бранка с Гошей дружно и слаженно кормили Кролика Голландского пекинской капустой. Бранка показала язык Давору, потом помахала ему капустным листочком.
– Спишь? – спросила она.
– Сплю, – проворчал Давор и отвернулся к окну.
Менеджер Павел настойчиво предлагал ему ехать в «Мерседесе». Вот и надо было не выделываться, а ехать. По крайней мере, никто бы не задавал дурацких вопросов.
* * *
Елка сидела во дворе в одних трусиках-танга и сосредоточенно красила ногти на ногах черным лаком.
– Ты как? – закричала от калитки Доминика.
– Нормально, – удовлетворенно сказала Елка и помахала в воздухе левой ногой. – Давно надо было его послать куда подальше, урода.
Санда поцеловала Доминику в нос и погрозила Елке кулаком.
– Операция спасения рухнула на глазах, – констатировала она. – Чип и Дейл никому здесь на фиг не нужны.
– Чего у тебя телевизор орет на весь дом? – поинтересовалась счастливая мать и дернула Елку за ухо.
– Щас как дерну! Там опять какая-то нездоровая тусня в Гаагском трибунале, – зло сказала Елка. – Сербы то, сербы это. Дались ей сербы, этой гадюке.
Санда пожала плечами и прошла в дом. Что-то в последнее время Гаагский трибунал с новой силой взялся за разоблачение сербских военных. С упорством, достойным лучшего применения. Она была совершенно аполитичной, но Давор когда-то объяснил ей, что, несмотря на весь шум и пафос, у генпрокурора Гаагского военного трибунала «гадюки» Карлы дель Понте большие проблемы с доказательной базой.
– Есть основания считать, что ФСБ России укрывает также и генерала Зорана Николича… Гаагский трибунал в категоричной форме требует выдать сербских военных преступников и заявляет… – сообщил Санде телевизор.
С экрана на нее в упор смотрели те самые глаза, каких в природе не бывает. Сочетание продолговатого восточного разреза с пронзительной синевой радужной оболочки. На этой фотографии глаза были прищурены, отчего контур черных ресниц стал предельно четким, рот был плотно сжат, и Санда вспомнила, как он стоял в неосвещенном дворе маминого дома в сером бушлате с меховым воротником, и его лицо, слегка подсвеченное автомобильными фарами, удалялось, размывалось в темноте.
– Здравствуй, полковник, – вслух проговорила Санда и оглянулась.
Доминика стояла за спиной и открыв рот смотрела на экран.
– О-о-о… Вот оно что-о… – с неопределенной интонацией произнесла она.
– Что?
– Надо выпить, душа моя, вот что я думаю. Потому что это… Ну, конечно. Теперь я понимаю, почему ты не смогла отказаться.
– Отказаться?
– Отказаться, да… от любви с ним. Тогда.
– От любви? – спросила Санда и села на пол.
Военный преступник Зоран Николич, который спас маму, ее и детей, мог так прижать ее голову к своей груди, что она успокаивалась и почти засыпала, слушая стук его сердца. При чем здесь любовь? Любовь – это Давор, внезапная легкая улыбка, спутанные волосы над высоким лбом, теплые вишневые глаза, резкий и широкий взмах руки, от которого замирает площадь в пятьдесят тысяч человек и в наступившей тишине плачет цыганская скрипка.
А военный преступник Зоран Николич светлой лунной ночью в Герцег-Нови, обхватив обеими руками, легко покачивал ее, как ребенка, и вместо колыбельной шепотом читал на итальянском стихи Гвидо Кавальканте – то ли тринадцатый, то ли четырнадцатый век. Рядом с ним она не старалась быть красивой, безупречной. Не переживала из-за его смены настроений, не боялась показаться глупой или неловкой. Он принимал ее безусловно. Рядом с ним она просто успокаивалась и засыпала.
Итак, военного преступника Зорана Николича прячут в России. Есть основания считать.