Важно понимать вот что: говоря о чешской глубинке, я не имею в виду ее сравнения с глубинкой, например, российской. В самой далекой дыре, на любом краю здешней географии обнаруживаются добротные каменные дома на миллион крон, храм XVII века, нарядная площадь у здания общины, только что выбеленная и выкрашенная школа, цветущие или ожидающие цветения сады, здесь повсюду есть что за недорого выпить и чем пусть без изысков, но вполне плотно закусить, и на полях не ржавеет сельскохозяйственная техника. «В стенку гвоздь не вбит, и огород не полот», — сказано про другие окраины. Чешское «село», подвожу итог, отличается от восточноевропейского — и в то же время, но в другую сторону, разнится, пусть в меньшей степени, с немецким или австрийским.

На размышления на этот счет меня натолкнула приобретенная в Опаве небольшая книжка «Города в Чешской Силезии». Ее автор, активный местный литератор и основоположница чудно́го детективного жанра Silesia noir Ева Тврда, составившая комментированный перечень населенных пунктов своей малой родины, обращает пристальное внимание на губительные последствия послевоенного изгнания немецкого населения. Это не связано с политическими взглядами судетских немцев, с их желанием стать частью германского рейха и восторженным поначалу, а у некоторых и до самого трагического конца отношением к фюреру: нити и волокна социальной ткани переплетены сложнее. Немцы жили на этой земле веками, они знали и любили ее, были ее настоящими и рачительными хозяевами. И вот их дома в довольно суровом и далеком от центров цивилизации, разоренном нацистской бедой краю заняли переселенцы из чехословацких весей и городов (около 200 тысяч человек), преимущественно простые люди из низов, никакие не бауэры по своей психологии, а также эвакуированные в ЧСР после поражения в гражданской войне 1945–1948 годов семьи греческих коммунистов. Этот разноразный люд, да еще в хомуте коммунистической партии и коллективных методов ведения экономики, столкнулся на новой малой родине с нерешаемыми проблемами. Тврда утверждает, что настоящее чувство причастности к Силезии появилось и развилось только у третьего или даже четвертого поколения «новых колонистов», через несколько десятилетий после окончания войны. О том же, применительно к Высочине и Западной Чехии, нам рассказывали и в Йиглаве, и в Хебе.

История часто неумолима, и понятно, что так или иначе нам иногда приходится иметь дело с неутешительными последствиями событий минувших эпох. Немцы сюда не вернутся, стотысячная польская община в Чешской Силезии уменьшилась за последнее столетие вдвое и продолжает сокращаться: при всем соблюдении ее прав меньшинства процессы ассимиляции оказываются сильнее. Некоторые из чешских поляков знамениты на всю страну, скажем, поп-певица Эва Фарна или писатель и сын писателя Лех Прзечек. Она красиво поет на двух языках, а он на двух языках талантливо пишет. В одном из опавских парков мы освоили черножелезное устройство с раструбом, называется poetomat — нажми на кнопку, получишь результат: местные поэты, в их числе и Прзечек, читают свои стихи, понятно, что на государственном языке.

Из примерно миллиона проживающих в Чешской Силезии только 20 тысяч человек обнаруживают в себе собственно силезскую национальность. В соседней Польше этническое самосознание, восходящее аж к памяти о древней западнославянской племенной группе слензан, куда сильнее: почти 900 тысяч граждан называют себя в первую очередь силезцами, а не поляками, причем радикальное крыло национального движения претендует на то, чтобы считаться отдельным народом. Из Праги Чешская Силезия воспринимается как совершеннейший медвежий угол; для Варшавы эти пограничные земли тоже, полагаю, не выглядят пупом политической географии. Однако в 1919–1920 годах Тешинская область пережила вооруженный конфликт, известный как Семидневная война. Итогом стала гибель нескольких десятков человек с обеих сторон и фактическая победа чехословаков, поддержанных волей великих держав. Считается, что Войско польское не смогло оказать соседу-врагу достаточного сопротивления, поскольку основные армейские силы были тогда брошены из Варшавы и Кракова на борьбу с Украиной.

Спорную территорию разделили в соответствии с главными ожиданиями Праги: так, чтобы стратегически важная железная дорога (в ту пору единственная надежная транспортная связь с востоком Словакии) оказалась по сю сторону границы. Чехословакии удалось сохранить за собой и Карвинский угольный бассейн, снабжавший топливом и сырьем многочисленные предприятия тяжелой промышленности. Все эти земли Польша вернула было в 1938-м, но вскоре сама потеряла независимость из-за гитлеровской оккупации. Когда в 1940–1943 годах правительства в изгнании уничтоженных нацистами Польши и Чехословакии вели в Лондоне переговоры о сотрудничестве в совместной борьбе с Гитлером, обсуждался и вопрос об образовании после победы чехословацко-польской конфедерации. Согласно одному из предложений, столицей общего государства должен был стать Тешин, город двух славянских народов. В жизнь эту экстравагантную идею не воплотили, еще и потому, что воспротивился Советский Союз, под диктовку которого Прага и Варшава снова пилили кусочек Силезии.

После Второй мировой войны граница прошла там же, где она проходила после Первой, и две социалистические республики принялись как бы вместе строить новое будущее. Не без эксцессов: на партийной конференции в Чески-Тешине в 1951 году член окружного комитета КПЧ Павел Цислар выступил с проектом «марксистско-ленинского решения национального вопроса». Цислар исходил из того, что большинство населения области — поляки, подвергавшиеся насильственной ассимиляции, поэтому им необходимо предоставить автономию в составе Чехословакии и «наделить всеми правами человека». Наверху, в Праге, чутко отреагировали: Цислара объявили буржуазным националистом, лишили всех должностей, а партийный билет заставили положить на стол.

Отправляясь теперь в чешский Чески-Тешин и в польский Цешин — город, разделенный пополам рекой Ольше и драмой исторических обстоятельств, — ожидаешь скромных прелестей провинции, ярких красок природы, смешения народов, языков, нравов и характеров. Мечты сбываются, хотя и неожиданным образом, сразу после прибытия на тот самый некогда спорный желдорузел: на привокзальной площади гранд-отель Piast (бывший Slavia) с рестораном корейской кухни хранит в своем названии память не о чешской, а о польской королевской династии. За городской стариной нужно отправляться на ляшскую сторону, можно и по улице Петра Безруча. Чески-Тешин почти целиком выстроен — между рекой и вокзалом — в годы Первой республики, после той самой семидневной победы панской Чехословакии над панской Польшей, и организован по идеологической схеме. До того как пражские архитекторы разработали этот план, на пространстве между ж/д магистралью и рекой Ольше располагалось индустриальное предместье Саска-Купа, то есть территорию нового города практически с нуля приспособили для современной чехословацкой жизни; полагаю, делалось это и на зависть полякам. Облик приятно малоэтажных тешинских кварталов напоминает улучшенные подмосковные Ступино или Внуково, какими они были в начале 1980-х, и являет собой архитектурный оммаж первому президенту ЧСР, без мудрости и решительности которого силезские чехи наверняка лишились бы родины.

На западном берегу медленной Ольше живут чехи и поляки, на восточном только поляки. Когда-то этот край был славен оружейным цехом, здесь производили разный охотничий инвентарь, в том числе легкие мелкокалиберные ружья с колесцовым замком и богато инкрустированным ложем, известные в разных странах Европы как «тешинки» (нем. tschinke). Теперь в городе всякого производства понемногу, но вообще в далекой провинции каждый грош на счету, поэтому в Тешине — Цешине процветает невинный приграничный бизнес. В Польше оборотистые «челноки» отовариваются косметикой и трикотажем, а из Чехии взаимообразно переправляют алкоголь и сигареты. Миллионного состояния на разнице цен не сделаешь, но на пиво с кнедликами, видно, хватает: расслабленные дельцы, парни с широкими славянскими лицами, наряженные в кожаные «косухи» и вольные спортивные штаны, прожигают прибыль в приграничных кабаках по обе стороны от моста Дружбы и товарищества.