Опава сохраняет провинциальную привлекательность: это не следы военной разрухи, скорее следствие скудости местного бюджета

Формально юную Фридерике Гесснер разлучил с Силезией развод родителей: 12-летнюю девочку, мечтавшую стать модельером, пианисткой или врачом, отправили на воспитание к венской бабушке. В Троппау — Опаву Адамсон периодически наезжала до замужества, однако на родину так и не вернулась, африканские животные страсти привлекали эту энергичную женщину больше силезских красот. В книге мемуаров она упомянула, что в 1937 году покинула Австрию в том числе из-за опасений за судьбу своего первого супруга, ведь он был евреем. Но по пути в Африку Фифи (так ее звали тогда родственники и друзья) накрыла роковая страсть, повлиявшая на женскую судьбу, но не изменившая маршрут далекого путешествия. В общем, понятно: Адамсон относилась к числу созданных для опасных приключений и дальних странствий людей, а таким нечего делать в комфорте европейских столиц, не говоря уж о мирном существовании на берегу тихой речки где-то на северо-востоке Богемии — Чехии. Будучи в свое время юным натуралистом, я прямо-таки до дыр зачитывал адамсоновские «Рожденную свободной» о львице Эльсе и «Пятнистого сфинкса» о гепарде Пиппе, это прекрасные, прекрасные тексты. В 1980 году Адамсон, икона всемирного экологического движения, вдруг погибла в кенийском заповеднике Шаба. Сначала все думали, что на нее набросился лев, но, как выяснилось в итоге, преступление совершил не дикий зверь, а человек.

В Опаве, сменю я тему повествования, расположен крупный даже по европейским меркам кондитерский завод, принадлежащий теперь американским законодателям сладкой моды, концерну Mondelēz International. Традицию заложил суконщик с магическим именем Каспар Мельхиор Бальтазар Фидор[57], в 1840 году наладивший семейное производство вафель. Один из самых популярных артикулов фабрики Opavia — кругленькая, покрытая шоколадом печенька Fidorka в красивой «золотинке», а наполнитель может быть разным, четырех видов — носит имя старого мастера. Эта Fidorka (объемы выпуска 33 миллиона штук в год) известна буквально каждому чеху, потому что на протяжении целого столетия буквально каждый чех получал такую сладкую медаль — в юные годы, от родителей как дополнение к школьному завтраку. По моим наблюдениям, повзрослев, отказываются от сладкой опавской привычки немногие.

Опава хороша не только своими вафлями: на любой квадратный километр ее площади приходится приличное количество разных достопримечательностей, пусть стандартных, но сообщающих относительно небольшому городу (меньше 60 тысяч человек населения) очарование самодостаточности. Нарядный таун-холл, прекрасное кафе Dolce vita с изобретательными завтраками на пути от Восточного вокзала к Верхней площади, многоэтажный торговый центр Breda точной планировки немецкого архитектора. В год открытия, в 1928-м, этот универсальный магазин считался гордостью Силезии, поскольку был самым большим во всей Чехословакии.

Теплый июньский день сообщает Опаве некоторую сонливость, уличные часы не спешат сдвигать стрелки. На Птичьем холме в парке Свободы проводят неторопливые этюдные занятия энтузиасты из кружка самодеятельных художников, им и по 10 лет, и по 30, и по 60. Эти народные живописцы — кто карандашом, кто мелками, кто кистью — старательно рисуют или альпийскую горку, или узорчатую музыкальную беседку, откуда открывается вид на яркую клумбу с известняковой аллегорией реки Опавы посередине, или колокольню храма Святого Духа за глухой стеной миноритского монастыря, на мой взгляд, вовсе для изобразительного искусства неинтересной. Инновативные городские скульптуры работы Курта Гебауэра — рассевшиеся на вершине горки кинетические бронзовые сойки или сороки, каждая размером с теленка, — по-видимому, со мной не согласны, поскольку вертят головами то влево, то вправо, так велит определяющий их движения механизм.

Центр Опавы сильно пострадал от бомбежек конца Второй мировой, в апреле 1945-го ожесточенные советско-немецкие бои развернулись по всей Силезии, досталось и этому тихому городу. Шрамы войны изуродовали и изменили центральные кварталы, освободив под новую застройку не занятые и до сих пор пространства, лишили целостности расслабленный австро-венгерский облик Троппау: вот розовый либо нежно-салатовый буржуазный особняк, а вот рядом с ним уже и социалистическая пятиэтажка непритязательных линий. Памятник красноармейцу по-прежнему стоит на площади Освободителей, но самого освободителя не так-то просто обнаружить: каменный солдат с флагом-полотенцем над головой уже несколько лет как деликатно отодвинут в кущи садов Леоша Яначека, левее от здания архива.

Опава — единственный чешский райцентр, в котором имеется университет, пусть всего из трех факультетов, но со своими достоинством и обоснованными притязаниями на качество образования. Этот вуз учредили в начале 1990-х, вероятно, в качестве некоторой интеллектуальной компенсации, когда стало понятно, что демократические перемены не дадут Чешской Силезии отдельного территориального статуса. Волей или неволей в Опаве продолжали развитие образования и науки: в соцпериод город миновала индустриальная лихорадка, добавившая Силезии и северу Моравии тяжелых промышленных объектов и экологических проблем. В окрестностях города не обнаружилось месторождений полезных ископаемых, и Опава осталась часовым областной истории, милым, пусть отчасти разрушенным заповедником немецкой архитектуры в стране вновь победившей славянской идеи, нечего тут искапывать. Эта роль не пошла городу на пользу: его значение уменьшилось, Опава оказалась не в силах противостоять в административной борьбе динамичной, угольно мощной Остраве.

Путешествуя по Чешской Силезии, листая книжки о ее прошлом и настоящем, я нет-нет да и ловил себя на мысли о том, что развитие этой области, похоже, больше подчинено исторической случайности, чем исторической закономерности. Возвысившийся во времена Пржемысловичей Градец-над-Моравицей с прекрасным замком несколько столетий оставался вполне важной королевской резиденцией, но утратил политическое влияние в пору Тридцатилетней войны и давно уже не составляет ни малейшей конкуренции Опаве, выросшей в 10 раз больше этого милого заброшенного местечка. А вот избрал бы шведский генерал другой боевой маршрут, и будущее этих городов могло бы сложиться иначе. Изменившиеся государственные границы, не раз перекраивавшие правила силезской жизни, по-новому прокладывали деловые и торговые пути, превратив, например, Есеник (по-немецки Фривальдов), Яворник, Виднаву (Вейденау) в такие укромные уголки, где нет никаких оснований ожидать биения пульса экономики. Здесь, в лесистых и скалистых горах Высокого и Низкого Есеника, еще и климатические условия непростые, как утверждают местные жители, «совсем не для каждого». Кронов (у немцев Ягерндорф) и Брунталь (Фройденталь, «долина радости»), по рассказам наших знакомых, пострадали из-за того, что в этих городах после 1968 года дислоцировались могучие гарнизоны советской армии, да еще и со штабом танковой дивизии, оттого гражданские производства и туристические программы четверть века развивались не здесь, а где-то в соседних краях.