Моя мать использовала любую возможность, чтобы научить меня и Альфреда всему этому. Мой отец не одобрял это, но слишком уважал ее. Отец полагал, что я либо шалопай, либо идиот. Но я очень хотел летать, как и Альфред, хотя отцу все это не нравилось. В первые годы режима Гитлера нельзя было летать на самолетах из-за ограничений Версальского договора. Союзники разрешили обучение гражданских пилотов, но с массой ограничений. Но Гитлер все изменил. Он настоял, чтобы в каждом городе и каждой деревне был организован планерный клуб. Это было частью программы Гитлерюгенда, поэтому мне не оставалось ничего иного, как формально вступить в гитлерюгенд.

Я стал лицензированным планеристом в 14 лет. Мы даже построили дома неплохой планер. Его затаскивали на довольно крутой холм с уклоном около 40 градусов. В качестве толкателя использовалась толстая резиновая лента. Когда пилот садился в кабину, за оба конца хватались около десяти человек и натягивали ее, как рогатку. Она запускала планер в воздух на высоту от двух до трех метров, затем, скользя вдоль склона, он набирал высоту. Мы считали буквально каждую секунду наших полетов, стараясь продержаться в воздухе подольше.

Эти полеты дали мне ощущение воздуха и управления машиной, что позднее пригодилось во время посадок без мотора. Позднее уже в люфтваффе мы тоже тренировались на планерах, поэтому те из нас, кто уже имел этот опыт, оказались лучшими. Мы были просто счастливы, когда ловили встречный ветер, и он поднимал нас, словно лифт, продлевая полет. Мне не удалось поставить рекорд продолжительности полета, но у меня был один, который длился около 20 секунд. В среднем же полет был около 10 секунд.

Мальчишки из планерного клуба имели проблемы с другой группой, бандой, точнее сказать. Это звучит глупо, но мы были планерным клубом. Наши противники были шайкой велосипедистов. Иногда мы дрались, но все это была ерунда. Однако однажды ночью прибежал один из планеристов и сказал, что велосипедисты захватили моего брата и еще одного мальчишку. Они заперли их в амбаре неподалеку и намеревались крепко избить. Мы понеслись так быстро, как только могли. Это было недалеко. Мы примчались, я схватил монтировку для шин и бросился в атаку. Там было около десятка велосипедистов, но все они разбежались. Больше они нас не беспокоили.

Я совершил множество полетов на планерах, и в 15 лет уже стал инструктором. Альфред стал бортстрелком на «штуке», воевал в Северной Африке и попал в плен в Тунисе. Ему повезло, так как это, вероятно, спасло ему жизнь. Мой отец был недоволен, что я хочу стать пилотом, он желал, чтобы мы оба стали врачами. Это было и моей мечтой, но ей не суждено было сбыться. Затем я встретили Уши.

Я был типичным немецким мальчиком, как и мой брат Альфред. У нас были некоторые проблемы из-за наших шалостей, но ничего серьезного, хотя однажды мы утопили байдарку. Мы катались на ней по небольшому водопаду в соседнем озере. Нам это нравилось. Но однажды мне вздумалось попробовать более высокий перекат, и я на что-то налетел. Может быть, гвоздь в подводной коряге пропорол борт, и байдарка разошлась посередине. Меня вынесло на берег. В другом случае я попытался прыгать на лыжах во время соревнований. Проблема была в том, что раньше я вообще ни разу не стоял на лыжах. Я прыгнул, но отец назвал меня клоуном. Потом я сделал дома маленький планер из прутьев и брезента и прыгнул на нем с крыши. Планер не полетел, но я не пострадал.

Мы с Уши учились в одной школе, и однажды я решил познакомиться. Я встретил ее с подругой, остановил свой велосипед и представился. Я знал, что она моя, хотя мне тогда было всего семнадцать, а она была на два года моложе. Наши родители были несколько шокированы этим, скажу честно, однако потом они поменяли свое отношение. В это время Уши имела еще одного поклонника. Я совершил большую ошибку, однажды потеряв счет времени. Я пригласил ее в кино, но мы вернулись слишком поздно. В результате родители на три месяца перевели ее на казарменное положение – только в школу и обратно. Она не должна была встречаться со мной, так как я дурно на нее влиял.

Уши хотела научиться танцевать, поэтому она пошла в студию. Ее туда водили отец или мать. Я обычно ждал за углом, пока они уйдут, после чего я мог войти. Так мы продолжали встречаться. Учитель наконец устал от моих постоянных визитов и попросил меня уйти. Поэтому я заплатил и сам записался в танцевальный класс! Мы называли себя Ромео и Джульеттой, однако Уши сказала, что не собирается убивать себя из-за меня, поэтому я могу забыть обо всем таком. Я сказал, что не позволю произойти ничему подобному. Она была любовью всей моей жизни. Мы были еще подростками, но мы уже тогда знали, что всегда будем вместе.

Уши рассказала мне об этом мальчике в школе. Он постоянно искал ее, приходил к ней домой. Она его не любила. Я встретился и переговорил с ним, сказал, чтобы он держался подальше от моей подруги. Он продолжал свое, и через неделю я снова с ним встретился. Он был на два года старше и дольно крупным парнем. Он посмотрел на меня сверху вниз и рассмеялся. Я ударил его два раза, и он согласился оставить Уши в покое.

Мы с Уши были просто предназначены друг для друга. Это была судьба. После войны она очень долго ждала меня. Мы поженились в 1944 году, когда я получил Бриллианты. Свидетелями были Герд Баркгорн, Вилли Батц и Крупи. Однако нам дали слишком мало времени, чтобы побыть вместе. Мы не смогли венчаться в церкви, это пришлось отложить до 1956 года, когда я вернулся из советских лагерей. Нам пришлось ограничиться церемонией в городской ратуше.

Я начал военную подготовку в Восточной Пруссии в октябре 1940 года. Она продолжалась до января 1942 года, когда меня перевели в Ангальт-Цербст. В марте 1942 года я получил звание лейтенанта. Позднее меня направили в школу стрелковой подготовки и школу повышенной летной подготовки в Берлин-Гатове, где у меня случились небольшие неприятности. Я слегка зарвался с пилотажем и перепутал аэродром, за что попал под домашний арест. На три месяца меня оштрафовали на две трети жалованья. Закончив школу, я получил назначение в действующую армию.

Именно в этой школе меня «сбили» в первый раз, когда мы только пересели на Ме-109. Мы должны были лететь звеном (все пилоты – курсанты) и выполнить предписанную программу. В нее входили взлет, набор высоты 4000 метров. Потом нам следовало спикировать и приземлиться. Все это требовалось проделать за отпущенное время. Мне пришлось повторить задание, так как я отстал. Я был последним, кто сделал это. Я взлетел, набрал высоту, выполнил боевой разворот, и вдруг раздался сильный удар, и в кабину хлынул поток холодного воздуха. Самолет вошел в штопор, я сбросил фонарь и каким-то образом выпрыгнул. Затем я почувствовал, как раскрылся парашют и благополучно приземлился. Это была механическая поломка, а не моя ошибка, поэтому мои отметки не ухудшились.

Я прибыл в Россию, и меня направили в JG-52 после небольшого происшествия. Ну, я бы не сказал, что это была катастрофа, потому что просто не успел оторваться от земли. Нам предложили перегнать пикировщики в Мариуполь, но когда я начал разбег, то сообразил, что «штука» не имеет тормозов и вообще ведет себя совсем иначе, чем Ме-109. Так как я не мог остановиться, то врезался в хижину управления полетами, а другой летчик поставил свой Ju-87 на нос. После этого нас решили отправить на Ju-52, так как это было более безопасно и для нас, и для самолетов.