Фонвизин, для которого тайная история России XVIII в. с ее дворцовыми переворотами и политической изнанкой была частью семейных преданий, негативно относился к любым насильственным действиям. В 1817 г. он отговаривал своего разгоряченного друга Якушкина, готового убить императора и себя вместе с ним. И позже он высказывался против цареубийства, никогда не забывая правила, «что ни в каком случае цель не освящает средства»[757]. Мечтая о конституционном строе и уничтожении рабства в России, Фонвизин принадлежал к тем наиболее активным членам Союза Благоденствия, которые, не желая ждать, когда революционный переворот осчастливит всех, предпочитали оказывать реальную помощь конкретным людям здесь и сейчас. На их языке это называлось заниматься практической филантропией. Они собирали средства и выкупали талантливых крепостных крестьян, учили в казармах солдат читать и писать, предавали гласности случаи судебного произвола, а некоторые из них, как, например, И. И. Пущин, шли в судейские и судили людей по совести и закону. Об их честности ходили легенды.

В декабристской историографии утвердилось ошибочное представление о том, что в январе 1821 г. на Московском съезде Союза Благоденствия, который, кстати сказать, проходил в доме Фонвизина, Союз был распущен и вместо него образовались Южное и Северное общества. Новые общества действительно возникли (правда, названия Северное и Южное появятся позднее), но не вместо Союза Благоденствия, а параллельно с ним.

На 1821 г. приходится одна из самых ярких акций в истории Союза и, пожалуй, в политической биографии Фонвизина. Неурожай 1820 г. в ряде центральных губерний обернулся страшным голодом весной 1821 г. Крестьяне, по свидетельствам очевидцев, «ели сосновую кору и положительно умирали с голода»[758]. Власти, как всегда в подобных ситуациях, не могли ничего поделать. Тогда члены Союза Благоденствия организовали сбор средств для голодающих. Фонвизин, не добившись толка от московского генерал-губернатора Д. В. Голицына, вместе с Якушкиным отправился в районы бедствия и через своих знакомых помещиков, среди которых также нашлись члены Союза, организовал реальную помощь умирающим с голода людям. Характерно, что не факт голода, а помощь голодающим со стороны частных лиц вызвала обеспокоенность правительства. Министр внутренних дел В. П. Кочубей доносил царю: «Я слышал, что когда в Москве была открыта подписка для помощи крестьянам, то некоторые лица, вероятно с целью очернить правительство, пожелали пожертвовать большие суммы и подчеркнуть этим его мнимое участие»[759]. Александр I, уже получивший к тому времени донос на членов тайных обществ (имя Фонвизина там упоминалось едва ли не чаще других), сразу же понял, чьих рук это дело. Размах филантропической деятельности пугал царя больше, чем угроза заговора: «Эти люди, – говорил он, – могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году, во время неурожая в Смолен[ской] губ[ернии], они кормили целые уезды»[760]. Известный генерал А. П. Ермолов, у которого Фонвизин во время войны служил адъютантом, назвав его «величайшим карбонарием», заметил: «Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся»[761].

В 1822 г. Фонвизин, женившись на своей дальней родственнице Наталье Дмитриевне Апухтиной, вышел в отставку и поселился у себя в имении. Новое направление тайных обществ его не привлекало, хотя он по-прежнему продолжал считать себя членом Союза Благоденствия. Осенью 1825 г. Фонвизин возобновил контакты с тайным обществом. Он присутствовал на московском совещании, где обсуждалось намерение А. И. Якубовича убить царя. Фонвизин резко негативно отнесся к этому намерению и, как показывал Н. М. Муравьев на следствии, готов был даже выдать его замысел правительству, если бы поверил в его серьезность. Он вместе с другими московскими декабристами с напряженным вниманием следил за развертывающимися событиями, вызванными смертью Александра I. Как и многим членам тайных обществ, внезапная смерть царя представлялась ему благоприятным моментом для смены государственного строя. Когда восстание на Сенатской площади потерпело поражение и до Москвы дошли известия об этом, московским декабристам какое-то время казалось, что не все еще потеряно. Они еще на что-то рассчитывали, и в это тревожное время Фонвизин был вместе с ними.

Его арестовали позже других. 30 декабря у следствия собралось достаточно доказательств его принадлежности к тайному обществу, но только 3 января был подписан приказ об аресте[762]. Верховный уголовный суд толком так ничего и не смог инкриминировать Фонвизину, кроме того, что в его присутствии велись разговоры о цареубийстве, которого он никогда не одобрял. Но и этого оказалось достаточно для того, чтобы приговорить его к 12 годам каторги. Позже срок был сокращен до 8 лет. Наталья Дмитриевна Фонвизина, оставив двух детей матери, весной 1828 г. приехала к мужу с Сибирь. По окончании каторги Фонвизины сначала были поселены в Енисейске, потом в 1835 г. переведены в Красноярск и, наконец, в 1838 г. осели в Тобольске, где провели пятнадцать лет. В Тобольске жизнь Фонвизиных, претерпевших немало трудностей и испытаний, вошла в нормальное русло. К неугасаемому чувству, связывающему супругов, добавился материальный достаток, семейный очаг и т. д. Для Фонвизина это стало временем напряженной интеллектуальной работы. В этот период он сформировался как политический и социальный мыслитель, публицист и историк. В его сибирских произведениях отчетливо противопоставляются две смысловые парадигмы: политическая и социальная. В рамках каждой из них одни и те же вопросы нередко приобретают различное решение. В первую очередь это касается основной для Фонвизина, как и для многих отечественных мыслителей, проблемы «Россия и Запад».

В кругу политических сочинений Фонвизина главное место занимает «Обозрение проявлений политической жизни России», написанное на рубеже 1840–1850-х гг., что не исключает более раннего обдумывания рассматриваемых в ней проблем: «Много обдумывал я события, которые здесь представил»[763]. По своему жанру «Обозрение» представляет сложный сплав исторического исследования, публицистического трактата и мемуарных свидетельств. Внешним толчком к написанию «Обозрения» послужило чтение «Философской и политической истории России» французских авторов Эно и Шено[764]. Это произведение, не имеющее самостоятельного научного значения и написанное авторами, не знающими русского языка, на основе «Истории России» Левека[765]и французского перевода «Истории государства Российского» Карамзина, вероятно, оживило в памяти автора старые споры декабристов вокруг карамзинской концепции русской истории[766]. Поэтому неслучайно практически все сочинение Фонвизина посвящено полемике с запиской Карамзина «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Главная идея записки Карамзина, как известно, заключается в утверждении самодержавия как спасительной силы российской истории: «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спасалась мудрым самодержавием»[767]. В «Истории государства Российского» и в цитируемой записке Карамзин исходит из представления о том, что древняя Русь со своими исторически сложившимися институтами «мудрого самодержавия» была вполне европейской страной и при этом отличалась большей самобытностью, чем вся послепетровская Россия – подражательная и мало похожая на европейское государство. Сохраняя в целом это противопоставление древней Руси как европейского государства и новой России как идущей по ошибочному пути политического развития, Фонвизин насыщает его иным содержанием.