– Ну и история, – сказал возница с явным одобрением, когда я наконец закончила, а во рту у меня совсем пересохло. Он протянул мне флягу. – Промочи горло.

Я сделала маленький вежливый глоток, боясь, что напиток окажется крепким, но во фляге оказалась простая вода, вкусная и чистая.

– Что же мне делать? – спросила я, возвращая флягу.

Почему-то я почувствовала, что именно этот человек, незнакомый, странный, первый встречный, подобравший меня на тракте, может дать мне тот самый единственно верный совет, который был мне очень нужен.

– Я думаю, ты уже знаешь, что тебе делать, разве нет? – Огонек трубки вспыхнул в темноте, когда незнакомец повернулся ко мне. В слабом отсвете его лицо было едва различимо – я разглядела только, что передо мной был молодой мужчина, хотя по голосу предположила, что он стар.

– Что?

– Твоя история кажется вполне законченной. Ты уже знаешь, что делать, – это было ясно из твоих слов. – Он вздохнул. – Люди часто не готовы сразу признать очевидное.

– И что же здесь… очевидного?

Трубка погасла, и он чиркнул спичкой.

– Ты – добрая девушка. Добрая, смелая и преданная тем, кто ее полюбил.

– Я не знаю, какая я…

– Глупости. – Он отвернулся. Повозка плавно катила по тракту, и не было слышно ни скрипа колес, ни стука копыт, будто мы плыли по воздуху. – Каждое утро любой просыпается немного другим. Ты – то, что ты есть сейчас, в эту самую минуту. Ты – сумма всех принятых тобой решений, всех друзей и врагов, счастья и боли… Ты – это ты. Тебе не нужно гнаться за прошлым ради того, чтобы обрести себя. Настоящая ты – всегда в будущем.

Его голос убаюкивал, повозка катилась медленно и мерно, и я задремала.

Сквозь сон я почувствовала, как мы остановились, – не знаю, сколько времени прошло, – и услышала гудок приближающегося поезда.

Незнакомец помог мне вылезти из повозки, подсадил на подножку вагона, похлопал по плечу:

– Удачи тебе, Лекки.

Я не успела спросить его, откуда ему известно это имя, – поезд тронулся. И человек в плаще, и его повозка сразу остались позади. Обернувшись, я увидела, как он помахал на прощание, – и вдруг заметила, что на руке у него не хватает пальца.

* * * *

Старик, проверявший билеты, посмотрел мой, кивнул и пошел дальше, шаркая форменными ботинками.

Возница сказал правду: ни контролер, ни редкие ночные пассажиры не обращали на меня внимания. Я даже рискнула отодвинуть капюшон на затылок, открыв лицо.

Я еще раз проверила пузырек в кармане. Он был на месте и оставался теплым. В нем определенно таилась жизнь – моя или чья-то еще.

Поезд ехал так быстро, что темные картинки за окном слились в одну. Мы проезжали пустынные полустанки, едва освещенные, и спящие города, и безмолвные черные леса, и поля, и реки, бегущие под мостами. Я смотрела на них и думала о том, как это все красиво – и как, вообще-то, здорово ехать вот так и глядеть в окно. На самом деле я рада была бы смотреть на все это так долго, как только можно. Человеческая жизнь – длинная. Можно любоваться реками и полями даже сто лет, если очень повезет.

Я думала о Сороке. Страшно ли ему сейчас или он не теряет присутствия духа? На что похожа тюрьма, в которой его заперли? Рассчитывает ли он, что кто-то придет ему на помощь, – или, напротив, мечтает только о том, чтобы всем его друзьям хватило ума не вмешиваться?

Потом я подумала о других пустых, одиноких, запуганных, разбросанных по горам и равнинам Бирентии. Вайс еще не смог найти всех – но наверняка продолжает искать. А тех, что уже нашел, держит при себе – и теперь я одна знала зачем.

Пустые, надмаги, правитель, Бирентия, Арта – если бы я оказалась надмагом, мне, быть может, следовало бы бежать туда… Сорока, Прют, Лестер… Все это крутилось и крутилось у меня в голове, в темноте под веками, и в конце концов растворилось там – а я погрузилась в сон.

Когда я проснулась, за окном занималось утро. Солнце поднималось, огромное, раскаленное, оно плавило нежное утреннее небо над горой, и поезд остановился у ее подножия.

В вагоне было пусто – видимо, все пассажиры, кроме меня, вышли раньше.

– Конечная станция! – сказал заглянувший в вагон старик-контролер. – Приехали, барышня. Пора выходить.

Дорога, которая в прошлый раз заняла у меня много дней, на этот раз уложилась в одну ночь.

На перроне я плотнее закуталась в плащ – с гор шла в низину утренняя прохлада, и ветерок пробирал до костей. На станции никого не было, кроме еще одного пассажира, вышедшего из последнего вагона, – я прибавила шагу, чтобы не сталкиваться с ним. Встречающих на станции не было. Конечно, Прют не могла знать, что я приеду именно на этом поезде, как не могла знать, что я приеду так сразу, почти следом за ней. Если она послушала меня и успела сесть на более ранний поезд, они с Воробьем уже должны быть здесь.

Солнце продолжало свой торжественный подъем, неспешно, величественно. Все вокруг заливало нежным золотым сиянием, прекрасным, как след надмагии. Я потянула носом, впитывая запахи солнца, утра, росы, горного стланика, машинного масла, железа рельсов, камешков между ними, гор, маленького городка, сена, воды, свежей выпечки – только Мафальда могла так рано взяться за дело… Перестать быть пустой – значило отказаться от всего этого. Что я буду чувствовать, стоя здесь как человек? Какие запахи останутся со мной, а какие навсегда меня покинут?

Я медленно спустилась по лестнице. Справа от меня лежала дорога, ведущая вниз, в город. Слева – крутая тропа, уходившая в лес. Я все еще могла бы пойти по ней – и там, вдали от посторонних глаз, поддаться судьбе, которой искала с таким упорством.

Но таинственный возница – даже в мыслях я боялась верить собственным догадкам о том, кем он оказался, – был прав. Решение было принято, и теперь не в моих силах было его изменить. Моя прежняя жизнь не перестала быть мне желанной. Я все еще не хотела ничего сильнее, чем узнать, кем была… Даже если это значило оказаться дочерью Вайса.

Но теперь я понимала, что такое быть человеком. Быть человеком – это принимать решения. А принимать верные решения всегда непросто.

И я свернула направо и ускорила шаг, чтобы не дать себе передумать.

Дом Мафальды был точно таким, каким я его запомнила. Не изменились ни красная крыша, ни посыпанная песком дорожка, ведущая от калитки к порогу, ни запахи… Лучшие запахи на свете – выпечки и парного молока, рыбы, доставленной, как обычно, в конце недели, свежей стружки, которой Мафальда дважды в неделю посыпала пол в таверне…

«Запах дома», – вдруг подумала я и в то же мгновение поняла, что для меня так оно и есть.

Я толкнула дверь, не стучась, и колокольчик над головой звякнул, как ему и было положено.

Мафальда и Прют даже не обернулись – обе склонились над кроваткой, стоявшей у очага… На том самом месте, где я увидела ванночку со смеющимся младенцем в свой первый приезд сюда. Теперь Воробей сидел за угловым столиком перед тарелкой с яичницей, явно не зная, куда девать глаза.