квартире, и, хотя я Шон Белл, мне все равно совершенно некомфортно сидеть в реанимационной палате моей мамы и пахнуть сексом и растительным маслом.

Так что душ и чистая одежда.

Это буквально единственная мысль, которую я позволил себе с тех пор, как Зенни оставила меня голым на кухне приюта. Единственное решение, которое я позволил себе принять. Я погребен под обломками собственного творения, под разрушительной стеной своего гнева, любви и нужды, и я не могу дышать. Я не могу жить.

«Просто иди в душ. Вымойся, а потом поезжай в больницу. Не думай о ней, не думай о ней, не думай о ней…»

– Эйден? – зову я, бросая ключ на журнальный столик. Парень зарабатывает много денег, но он совершенно несобранный, чтобы тратить их на что-то нужное, например как следует обставить свой дом. Его журнальный столик сделан из сколоченных вместе деревянных ящиков, а диван – запятнанная громадина из его студенческой квартиры. Стены дома по-прежнему такие же белые, как в обычном фермерском доме, какими они были, когда он его купил.

– Эйден? – снова зову я, направляясь к лестнице. Я видел его машину на подъездной дорожке, но от Эйдена можно ожидать все, что хочешь. Он мог решить сгонять на такси в Канаду или отправиться опрокидывать коров дальше по дороге, с ним невозможно сказать наверняка. И в тот момент, когда я уже решил было, что его нет дома, загорается свет, и он выскакивает из коридора наверху, натягивая пижамные штаны. Его член колышется из стороны в сторону.

– О господи! – вскрикиваю я, прикрывая глаза рукой. – Почему, чувак? Ну почему?

– Что значит «почему», ты… ты домушник! – запинаясь восклицает он и топает вниз по лестнице. – Ты что, не слышал, что можно постучать? Не знаю, может быть, позвонить?

Я опускаю руку, предполагая, что уже безопасно, и тут Эйден останавливается на лестнице, глядя на меня.

– Ты плакал? – На его лице отражается паника. – С мамой все хорошо?

– Она в порядке. По пути сюда я звонил отцу. Сейчас они устраивают ее в новой палате.

Брат заметно расслабляется. Затем настораживается.

– Тогда почему ты здесь?

– Я… мне нужно воспользоваться твоим душем. И позаимствовать одежду.

Он смотрит на меня сверху вниз, прищурив глаза.

– Но у тебя дома есть душ… – медленно произносит он, как будто я пытаюсь его каким-то образом обмануть. – И одежда.

– Зенни сейчас у меня в квартире. Собирает свои вещи. Она не хочет, чтобы я был там. И я не могу вернуться к родителям в таком виде.

– В каком?

Я нетерпеливо машу на свою помятую одежду.

– После секса.

– Так, подожди, вы трахались, а потом расстались?

– Черт возьми, Эйден, ты можешь просто… не знаю, заткнуться на полсекунды и позволить мне воспользоваться твоим душем?

– А, – понимающе произносит Эйден, прислоняясь к стене лестницы. – Тебе больно. – А затем его голос наполняется осознанием происходящего. – Ты влюблен в Зенни Айверсон.

Внезапно меня переполняет острое желание убить Эйдена и похоронить в безмятежном сельском раю снаружи, и я все еще борюсь с этим желанием, когда из его спальни раздается еще один голос.

– Кто в кого влюблен?

– Даже не знаю… О, черт… – Лицо Эйдена бледнеет, когда Элайджа выходит из спальни без рубашки и, как только он видит меня у подножия лестницы, до него, очевидно, начинает доходить. Я тоже начинаю догадываться. Потому что Элайджа и Эйден, возможно, и были приятелями долгое время, но приятели не выходят ночью из спален друг друга без рубашек.

– Что происходит с Зенни? – спрашивает Элайджа.

Эйден, кажется, почти впадает в панику, и я тоже… но в то же время я убит горем, измучен и слишком расстроен, чтобы лгать.

– Мы с Зенни… встречаемся, – говорю я. – И я ее люблю, – добавляю, зная, что это абсолютно ничего не меняет в глазах Элайджи.

– Ты встречаешься с моей сестрой?

Я слишком устал для всего этого.

– Ты развлекаешься с моим братом? – парирую я в ответ.

Эйден вздрагивает.

– Ребята, пожалуйста…

– Нет, никаких «ребята, пожалуйста», – возражает Элайджа в ярости. – Я попросил тебя всего лишь об одной вещи, Шон, об одной гребаной вещи – чтобы ты позаботился о ней. А не трахал ее, разумеется!

– Ну, очевидно, ты слишком много общаешься с моим младшим братом, так что, думаю, теперь мы квиты.

Элайджа сжимает челюсти, и я знаю, что он борется с желанием броситься вниз по лестнице и выцарапать мне глаза.

– Это совсем другое, – говорит он с заметным напряжением. – Ты знаешь, что это так.

– Это не имеет значения, – повержено говорю я. – Она меня бросила.

– Я все равно тебя не прощаю, – говорит Элайджа. – Ни капельки.

– Какое это имеет значение? На самом деле? Зенни не полюбит меня, мой лучший друг ненавидит меня, а моя мать вот-вот окажется за пределами любви или ненависти. Почему я утруждаю себя спорами обо всем этом? Я заслуживаю презрения, не так ли? Заслуживаю гнева? И как бы хорошо ни было сражаться прямо сейчас, потеть, истекать кровью и вымещать свой гнев на чем-то, вместо того чтобы держать всю эту боль внутри, я слишком сильно люблю Элайджу, чтобы сделать его мишенью моего горя.

Элайджа презрительно хмыкает в ответ на мое молчание, резко разворачивается и возвращается в спальню Эйдена.

Теперь моя очередь привалиться к стене. Я поднимаю взгляд на своего брата, молодого и похожего на медведя своим большим телом и лохматыми волосами.

– Почему ты мне не сказал? – тихо спрашиваю я. – Я бы понял.

Эйден вздыхает и садится на несколько ступенек выше, чтобы быть более или менее на одном уровне со мной. Он упирается локтями в бедра и обхватывает голову руками, ероша волосы.

– Это… Я не знаю. По многим причинам.

Я прислоняюсь головой к стене. Неудачник как любовник и как сын, а теперь, спустя четырнадцать лет после Лиззи, снова показал свою несостоятельность как брат.

– Проклятье, Эйден. Я чувствую себя дерьмово из-за того… что я не был тем, с кем ты мог бы поговорить об этом.

Он вздыхает в ладони.

– Дело не в этом, это… – начинает он снова. – Помнишь поцелуй, о котором я рассказывал тебе в колледже? – спрашивает он. – В мой первый год обучения?

Я помню. Однажды вечером Эйден пришел ко мне домой пьяный и взбудораженный, и когда наконец мне удалось усадить его и накормить тостом с жареным сыром, потому что, конечно же, в тот день он не удосужился перекусить, он признался мне в том, что произошло в предыдущие выходные. Заключительным испытанием недели вступления в братство был какой-то мутный