Но она опережает меня и признается:

– Я хочу, чтобы ты трахнул меня, – говорит она застенчивым голосом. – …Туда.

Я настолько погружен в репетицию своего признания в любви, что не сразу улавливаю ее просьбу.

– Что ты сказала?

– Я имею в виду… в попу, – отвечает она. Свет на кухне слишком тусклый, чтобы я мог разглядеть румянец на ее щеках, но я знаю, что он есть. – Я хочу попробовать это хотя бы раз, прежде чем…

Прежде чем она оставит меня.

Господи! Как эта мысль может все еще причинять такую боль? Как это может причинять боль все больше и сильнее, как будто тебя переезжает поезд, как будто тебя растягивают на дыбе, как будто прибивают гвоздями к кресту?

«Скажи ей сейчас. Скажи, чтобы она знала».

Я снова открываю рот, но она уже берет мою руку и проводит ею по упругому округлому изгибу своей попки.

– Пожалуйста, – шепчет она. – Я не хочу ничего упускать. Хочу все попробовать.

Мое сердце колотится в груди, возражения, словно маленькие молоточки, стучат по черепу, а член – что ж, мой каменно-твердый член упирается в зубцы молнии, как сокамерник, пытающийся вырваться на свободу.

– Я…

– Шон, – умоляет она, разворачиваясь в моих объятиях и наклоняясь вперед на столешницу. Из-за этого движения я не знаю, куда смотреть, на упругие изгибы и стройные линии, четкий изгиб талии или аппетитную округлость бедер. Она также выставляет на показ ее упругую, милую попку. И затененную расщелину между ног.

Причины, по которым я прямо сейчас должен сказать Зенни, что люблю ее:

Первая – я ее люблю.

Вторая – она должна об этом знать.

Третья – ей нравятся честные парни.

Четвертая – старая монахиня велела мне это сделать.

Причины, по которым я должен подождать, прежде чем признаться ей:

Первая – она стоит, нагнувшись над столешницей.

«И действительно, – думаю, когда я провожу руками по ее талии и попке, – я буду любить ее еще больше после того, как мы займемся аналом, так к чему такая спешка? Это может подождать».

Это может подождать. Только вот…

Вздох. Раздраженное фырканье. Ворчание от досады.

– Зенни, мы не можем делать это здесь, – тихо объясняю я, продолжая ласкать и поглаживать ее тело вопреки своим словам, потому что, черт возьми, ничего не могу с собой поделать. Особенно когда она вот так наклоняется и смотрит на меня через плечо с дерзкой полуулыбкой.

– Почему нет?

– Потому что это гребаная кухня, – отвечаю я, пощекотав ее бока.

Она хихикает от моего прикосновения, но потом дуется на меня.

– Я не хочу ждать, – говорит она. – Хочу иметь возможность оглянуться назад и сказать, что я была спонтанной. Сказать, что в кои-то веки мне было наплевать на то, что думают другие, что я не делала ничего такого, чтобы стать лучшей в этом. Что я сделала это только потому, что мне так захотелось. Только для себя. Вначале я едва могла заставить себя решиться на это, но теперь… – Она застенчиво улыбается мне. – С тобой мне стало легче чего-то хотеть, легче требовать то, чего я хочу. И это так приятно.

Тьфу, ненавижу все эти непринужденные разговоры о том, чтобы оглянуться назад, этот намек на ее будущую жизнь отдельно от меня… но в то же время в груди разгорается гордость. Гордость за нее. Если бы у меня не было желания поклоняться ей до конца своих дней, тогда это стало бы моим вторым желанием – что она привыкла к своим собственным потребностям. Что нашла баланс между любовью ко всему миру и любовью к себе.

Но как бы то ни было…

– Это меня радует, милая. Честно. Но я не хочу причинять тебе боль, а анальный секс – это, ну, болезненный акт, даже при лучших обстоятельствах.

– Разве мы не можем хотя бы попробовать? – спрашивает она, поворачиваясь ко мне своей милой попкой, и это абсурд, что я, гребаный Шон Белл, пытаюсь отговорить женщину от анала. Вот что, что Зенни делает со мной? Она расстегнула мою оболочку и вытряхнула ее содержимое на землю, и теперь я представляю собой лишь груду разрозненных кусочков, ничего похожего на того высокомерного умника, которым был всего несколько недель назад.

– У меня нет с собой никаких игрушек, чтобы подготовить тебя…

– Тогда используй свои пальцы. Ты ведь Шон Белл или как?

– … Или смазки, если уж на то пошло…

– Это кухня! Я уверена, что мы можем найти здесь масло.

– Детка, я не могу использовать масло с презервативом. Оно разрушит латекс.

Повисает пауза, и я наблюдаю, как Зенни впивается зубами в нижнюю губу. На мгновение мне кажется, с печальным облегчением, что она наконец-то согласилась и смирилась с тем, что заниматься анальным сексом на кухонной столешнице – это безумство. Но потом она говорит:

– Тогда не надевай презерватив.

Сейчас самое подходящее время для меня вспомнить, как молиться.

– Зенни… – вздыхаю я. Мои руки все еще на ее теле, я вывожу круги и линии на ее нежной, как шелк, коже. Я знаю, что должен сказать больше, должен сопротивляться, но погрузиться в ее тело обнаженным… даже если это всего один раз…

– Ты здоров, и я тоже. И это не грозит беременностью, – настаивает она, а затем, почувствовав мою слабость, продолжает: – Шон, научи меня, как это может доставить удовольствие. Пожалуйста.

Черт! Я не могу отказаться от роли учителя, и она это знает. Я прижимаюсь к ее телу, побежденный, моя сила воли тает, как снежинка на языке.

– Хорошо, – бормочу я в хрупкую, как птичье крылышко, линию ее лопатки. – Но ты должна позволить мне сделать это так, как полагается.

– Главное, чтобы ты поторопился, – отвечает она, ерзая попкой напротив моего члена. Мать твою.

Мне требуется меньше минуты, чтобы найти почти полную бутылку растительного масла (я очень мотивирован), а затем я снова накрываю тело Зенни своим собственным.

– Ты уверена в этом? – спрашиваю я, целуя ее в ухо. – Точно уверена?

– Точно, – нетерпеливо отвечает она. – Почему, когда я хочу что-то побыстрее сделать, ты не хочешь спешить… а потом, когда я хочу сбавить темп, ты желаешь обратного?

Я выпрямляюсь и отвинчиваю крышку бутылки.

– Да когда такое вообще было? – изумленно спрашиваю я. – Ты никогда в жизни не хотела сбавлять темп.

– Не в сексе. Но с… другими вещами. Чувствами. – Она замолкает, словно не решается сказать что-то еще.

Скрытый смысл ее слов вызывает ноющую боль в сердце, а при мысли о том,