Мы пока не знаем, что является причиной непроходимости, и я предполагаю, что с аспирацией возникли проблемы, так что все не очень хорошо.

– Блин! – произносит он.

– Я отправил тебе сообщение около трех часов назад. Где ты был?

– Я только что получил твое сообщение, – уклончиво отвечает он. – Я уже почти доехал до фермы. Пришлось повернуть назад.

Хм-м.

Я окидываю Эйдена более внимательным взглядом. Его галстук завязан наспех, шнурки на ботинках развязаны, а лицо раскраснелось, и губы припухшие.

– Ты занимался сексом! – обвиняю я, садясь прямо.

– Ш-ш-ш! – лихорадочно шикает он, бросая взгляд на маму, которая все еще крепко спит под действием морфия.

– Не шикай на меня, – раздраженно говорю я. – Думаешь, мама не знает, что ты тот еще кобель?

Эйден выглядит очень раздосадованным из-за того, что я не веду себя тихо.

– Это неправда.

Я закатываю глаза. Если бы Эйден был персонажем саги об Уэйкфилде, для него нашлось бы множество слов. Распутник, подлец, безнравственный развратник, мерзавец, бабник, волокита. Он ничем не лучше Майка-Двойная Резинка, и я знаю о многочисленных неприятностях, в которые он вляпывался, потому что я был рядом с ним.

На самом деле, пока он не начал вести себя странно в прошлом месяце, я бы поставил хорошие деньги на то, что у него было больше секса и с большим количеством женщин, чем у меня.

– Мне все равно, что ты занимался сексом, тупица, – говорю я. – Маме тоже было бы наплевать. Это просто глупая причина, чтобы не быть здесь.

Он вздыхает.

– Знаю. Хотя, честно говоря, я не смотрел на свой телефон пока все не закончилось. Я приехал, как только увидел твое сообщение.

– Ладно. Она того стоила?

С минуту Эйден выглядит озадаченным, как будто не может уследить за нитью разговора.

– Какого хрена, Эйден! – проясняю я с раздражением. – Она была хороша?

Он открывает рот. Затем снова закрывает его. И прежде чем успевает произнести хоть слово, входит папа с индийской едой, и мы все набрасываемся на пластиковые пакеты, как стая голодных волков.

* * *

Следующие пять или шесть дней проходят как в тумане. Мы с Зенни проводим вместе только ночи и утра. Иногда созваниваемся в течение дня, если повезет.

Я так и не набираюсь смелости сказать то, что мать-настоятельница хочет, чтобы я сказал. Но вместе с тем это очень трудно сделать, когда у нас почти не остается времени на наши тихие моменты, когда мы, свернувшись калачиком, разговариваем обо всем на свете, и все, что у нас остается, – это украденные потные часы в темноте и последующие за ними утренние часы с сонными глазами.

Я клянусь сделать это завтра, а потом наступает завтра – и я клянусь сделать это на следующий день, и так далее, день за днем, пока я почти уверен, что признаться ей – невыполнимая задача, как поиски Святого Грааля, которую Бог поставил передо мной, и я никогда не буду достаточно невинным и храбрым, чтобы выполнить ее.

Это сводит с ума.

Ближе к концу недели у мамы начинается пневмония. Когда она дышит, раздается ужасный хрип, и все начинает меняться в предсказуемых приходах и уходах медсестер и врачей. Вокруг ее кровати все больше суеты, появляются новые мешки и аппараты, проводится больше анализов и рентгеновских снимков. Разговоры начинают приобретать более мрачный оттенок. Маме вводят катетер и антибиотики. Я заканчиваю читать «В объятиях опального герцога», и мы строим предположения о следующем романе саги об Уэйкфилде, который выходит на следующей неделе. Мы смотрим «ДСТВ» по больничному телевидению и смеемся над обитателями домиков-прицепов на колесах.

Я говорю Валдману, что буду работать удаленно в течение недели. Его реакция не так уж плоха, но и не обещает ничего хорошего. Он сердится на меня, раздражен тем, насколько я готов позволить своей семье мешать мне зарабатывать для него деньги. Раньше меня беспокоило его недовольство, но теперь…

Теперь мне на него откровенно наплевать.

А потом каким-то образом эта неделя проходит, эта драгоценная неделя, одна из двух, которые у меня остались с Зенни, и мне нечем похвастаться. Ни здоровой мамой, ни признанием в любви, ни даже боссом, которому я нравлюсь так же, как в начале недели. Трудно не чувствовать, что что-то ускользает от меня, время или что-то столь же жизненно важное, и чем сильнее я пытаюсь ухватиться за него, тем более неуловимым оно становится. Как быстрая рыбка в воде, лента на ветру.

По ночам мне снятся пустые руки и белые цветы, прислоненные к свежей земле.

Я заставляю себя снова молиться, даже если просто для того, чтобы выкрикивать ругательства в потолок, но ничего не происходит. Даже мой гнев развеялся по ветру.

XXV

Осталась одна неделя.

XXVI

В легких моей матери затемнения.

Мы с доктором Нгуеном рассматриваем рентгеновские снимки, склонившись над его айпадом в коридоре, в то время как мой отец расхаживает позади нас.

– Это было вчера, – говорит доктор Нгуен. – А это сегодня. – Он проводит пальцем по планшету, выводя на экран самое последнее изображение, на котором видно расползающееся белое пятно вдоль нижней части левого легкого моей матери. – Предполагаю, что в ее легкие попала жидкость, когда мы делали ей аспирацию желудка. Это не редкое осложнение в подобных случаях. К сожалению, я не вижу желаемого улучшения после трех дней приема антибиотиков.

Я провожу рукой по губам. Отсутствие желаемого улучшения – это вежливый способ выразить состояние женщины в палате позади нас.

– Знаете, глядя на этот отек в легких и учитывая частоту ее дыхания и показания оксиметрии, я думаю, что нам нужно подняться наверх. – Доктор Нгуен смотрит на меня с извинением в глазах. – Ее нужно перевести в отделение интенсивной терапии.

Мой отец издает какой-то звук у меня за спиной, и Шон Белл, тот, который вынужден разгребать все это дерьмо, священник церкви рака, берет на заметку этот звук и пока откладывает его в сторону, как напоминание, что позже с ним нужно будет разобраться. Но сейчас я заставляю себя обсудить с доктором Нгуеном каждый шаг дальнейшего лечения, каждый альтернативный вариант, каждую возможность. Стероиды, различные антибиотики, СИПАП-терапию, вентиляцию легких с двухфазным положительным давлением, дренирование, не дренирование, обезболивание – все части головоломки разложены по полочкам и рассмотрены. Папа рассеянно соглашается с тем, что мы с доктором решаем, и затем доктор Нгуен удаляется, чтобы начать новое лечение. В течение часа маму переведут наверх. Я пытаюсь напомнить себе, что люди