Но он также знает и то, что я учу своих студентов оставлять свой багаж в прошлом, становясь ответственными. Я учу их отвечать за свои действия и поведение, следовать правилам и оправдывать ожидания. Об этом я тоже говорила Уиллу, но точно так же, как я выбирала, чему верить в отношении его, так и он выбирал, что он хотел услышать.

– Я не знала о твоей жизни, потому что ты мне никогда не рассказывал. Ты даже не пытался. Как я могу представить себе что-то, о чем ничего не знаю?

Теперь Уилл в первый раз за сегодня занимает оборонительную позицию. Он сдвигается на край дивана и хмурит лоб.

– Ладно, Айрис, давай начистоту. Что бы ты сказала, если бы я рассказал тебе? Что, если бы я пригласил тебя на кофе в тот самый первый день и сказал, что у нас с Хаком есть план, прекрасный, верный план, как смыться с такими деньжищами, о которых мы и не мечтали? Ты дала бы мне свой телефон? Ты согласилась бы встретиться со мной еще раз? – Он качает головой. – Не думаю.

– То, что вы с Хаком делали, было неправильно, Уилл. По отношению к твоим родителям, к тем бедным детям и их матери, к «Эппсек», ко мне. К нашему браку. А что, если бы тот самолет не упал? Ты бы так и улетел во Флориду и там исчез? Ты хоть на секунду остановился, чтобы подумать о том, что будет со мной?

– Я только о тебе и думал. Ты – все, о чем я вообще думал, даже после того, как сбежал. Я хотел завести детей и состариться рядом с тобой, Айрис. Я хотел, чтобы мы всегда были вместе. Но я не мог остановить Хака. Он угрожал, что расскажет тебе правду обо мне, а потом Ник обнаружил пропажу акций и понял, что их украл я. Я не мог остаться.

– Потому что ты хотел эти деньги.

Его руки, лежащие на бедрах, сжимаются в кулаки, так что костяшки пальцев белеют от напряжения.

– Нет! Не из-за денег. Деньги тут ни при чем.

– Тогда почему? Почему ты не мог остаться?

Уилл стискивает челюсти и отводит взгляд.

– Скажи мне, черт тебя побери!

– Потому что я скорее предпочел бы, чтобы ты считала меня умершим, поняла?

Он выпускает слова, словно стрелы, выглядя при этом так, будто удивляется, что делает это, зная, что они летят в меня. Он скорее предпочел бы, чтобы я считала его умершим, чем что? Я жду, чтобы он объяснил, и дерзкое выражение на его лице сменяется страданием. Оно искажает его черты, как слишком тугая маска из чулка.

– Я столько всего сделал неправильно, но хотел, чтобы с моим наследием все было как надо. Я хотел, чтобы ты думала, будто я погиб в том самолете, потому что тогда никогда бы не узнала правды. Я хотел, чтобы ты сохранила достойные, счастливые воспоминания о мужчине, в которого влюбилась, которого видела каждый раз, когда смотрела на меня. Я хотел быть тем мужчиной в твоих воспоминаниях.

Его слова разбивают мне сердце, никогда прежде я не бывала в таком смятении. Люди погибли. Миллионы долларов исчезли. То, что сделал Уилл, неправильно во всех отношениях, и я знаю, что должна просто кипеть от злости. Я знаю, что должна чувствовать вину, и гнев, и смущение, и да, ненависть тоже.

И все же, глядя в прекрасное, искаженное страданием лицо мужа, я чувствую одну только жалость. Всепоглощающую жалость к человеку, который предпочел разыграть собственную смерть, чем открыть правду.

К горлу подступают рыдания, испугав нас обоих.

– Я должна ненавидеть тебя. Я хочу ненавидеть тебя. Я хочу, чтобы мне было физически плохо оттого, что нахожусь в одной комнате с тобой, но нет. Я все еще люблю тебя и презираю себя за это.

Уилл придвигается ближе. Он скользит по дивану до тех пор, пока не оказывается почти рядом со мной.

– Я всегда буду любить тебя.

Это единственное, в чем я уверена. У каждого человека есть «спасительное» свойство, которое искупает все его недостатки. У Уилла – это способность любить.

– И что теперь? – Слезы вновь начинают течь, потому что я знаю ответ: «Сейчас он уйдет. Сейчас он исчезнет».

Он дотрагивается до моей руки и проводит большим пальцем по кольцу от Картье, которое сам же надел, по кольцу, которое я должна вернуть, хотя знаю, что буду носить до своего последнего дня.

– Поедем со мной. Мы будем жить на холме, глядя на океан, и спать под звездами. Мы можем исчезнуть, только ты и я.

Я качаю головой прежде, чем звучит последнее слово. Я не могу оставить Дэйва, не могу поступить так со своими родителями. Я не могла думать даже о том, чтобы переехать на другой конец страны, где уж там совсем исчезнуть. Я лучше кого бы то ни было знаю боль тех, кого покидают.

Он улыбается, и это самая горькая улыбка из всех, что я видела.

– Но попробовать стоило.

Он проводит пальцем по моей руке, и я вздрагиваю. Уилл играет нечестно, и он это знает. Моя кожа всегда была слишком чувствительна.

– Остановись, – шепчу я, но совсем этого не хочу, ни капельки.

– Я не могу остановиться и не могу уйти. – Его руки обнимают меня за талию, и мои обвивают его шею. Движение абсолютно естественно, как будто рукам там и место. – Не раньше, чем попрощаюсь с моим самым любимым человеком на планете.

Так вот что это. Это прощание. Я вспоминаю все причины, по которым должна радоваться, глядя, как он уходит. Деньги. Ложь и обман. Его умирающий отец и погибшая мать. Корбан и двое мертвых детей. Особенно дети. Он не тот мужчина, за которого я выходила замуж. Я хочу ненавидеть его за все, что он сделал.

Но потом я смотрю в его глаза, и передо мной снова мой муж. Мужчина, который танцевал со мной медленный танец на вершине Стоун-Маунтин на глазах у дюжины туристов. Который надел мне на палец кольцо и поблагодарил меня, когда я ответила «да». Который, когда я видела его в последний раз, просил меня подарить ему маленькую девочку, похожую на меня. Я вижу его и вспоминаю, каким он был, какими мы были, и мое сердце разрывается.

Он целует меня, и я позволяю ему это. Нет, я позволяю намного больше. Он целует меня, и я вкладываю все тридцать три дня душевных мук, смятения и облегчения в ответный поцелуй. Этот поцелуй словно первый и последний, и все поцелуи, которые были между ними, и внезапно я не могу вспомнить ни одной причины сопротивляться ему, этому нашему прощальному поцелую. Я не могу ощутить даже легчайший укол той боли, которую я испытывала весь этот ужасный месяц.

Я беру его за руку, заставляя встать с дивана, и веду наверх. Мы раздеваемся по пути, оставляя ворох хлопка и денима на лестнице, на площадке и на полу у кровати – нашей кровати.

Когда мы остаемся нагими, он кладет меня на постель, обнимает с нежностью, трепетом и любовью. Он продевает палец в кольцо – его кольцо – на цепочке у меня на груди.

– Красивая девочка.

Я поднимаю руки, как ответ, как приглашение.

Мы занимаемся любовью, и кажется, что это самая естественная вещь на свете и самая душераздирающая. Сколько раз мы лежали вот так же, потные, и соленые, и близкие?