– О, Уилл… – Мой голос срывается, и повисает долгое молчание.

Он виновато смотрит на меня.

– Я знаю. Я до конца своих дней буду слышать тот материнский крик. Я буду видеть, как выносят в мешках тела тех детей. Но клянусь Богом, я не поджигал.

– В ту ночь погибла и твоя мать.

– Эта женщина не заслуживает моих слез, после того что она сделала. – В голосе Уилла нет ни злости, ни горечи, он просто констатирует тот факт, что у него была никудышная мать. – Как и человек, за которого она вышла замуж.

– Я видела его в Сиэтле, Уилл. Дела у него не очень.

– Ты хочешь, чтобы я сказал, что мне жаль его? Так вот, мне его не жаль, и тебе не должно быть. И ты не должна оплачивать его содержание. Человек, который будит своего ребенка среди ночи для того, чтобы разбить ему губу, не заслуживает и цента твоих денег. Я вычеркнул его из своей жизни, как и всех в Рейнир-Виста.

– Всех, кроме Хака.

Уилл качает головой:

– Нет. Я не знаю, как он меня нашел, но наша встреча не доставила мне радости. Он не оставил мне выбора. Он сказал, что я должен помочь ему украсть те акции или он все тебе расскажет. Он был сумасшедшим сукиным сыном, но отлично умел находить уязвимые места. Он знал, кто ты для меня и что ты для меня значишь.

Я быстро закрываю глаза, в голове всплывают слова, от которых меня начинает мутить. «Давайте выкурим крысу из норы. Что скажете?» Возможно, Корбан и дергал за веревочки, но совершил преступление Уилл. Причем дважды. Сначала когда украл деньги у «Эппсек», потом когда нажал на спуск. Тот факт, что ему кто-то угрожал, не снимает с него вину.

В груди возникает знакомая боль, но я подавляю ее.

– Продолжай, – прошу я, открывая глаза. – Что дальше?

– Остальное ты знаешь. Ник обнаружил пропажу. Я сбежал.

– Нет, я имею в виду, что, по-твоему, должно было произойти после того, как ты украдешь акции? С пятью украденными миллионами на счете не может быть никаких «долго и счастливо», Уилл.

– Я знаю, но… Я должен был перевести акции. Другого выхода не было.

– Ты мог сказать правду.

– Нет, не мог. – Он быстро и сердито мотает головой. – Ты не понимаешь. У меня никогда не было такой девушки, как ты. Такой умной, и смешной, и доброй. И такой чертовски красивой. – Он смотрит на меня, и его лицо светлеет. – Как я мог не влюбиться в тебя? Хотя бы за то, как ты смотрела на меня?

– А как я на тебя смотрела?

– Как будто я хороший. Как будто я этого достоин.

Я киваю, потому что это правда. Я действительно думала, что он хороший. Думала, что он достоин. Мне в голову не могло прийти, что он вор, или лжец, или убийца. Какая часть человека, которого я любила, была настоящей? Какая часть нас?

Я плачу, слезы льются быстро и неудержимо. Я так долго не давала им воли, но теперь мы здесь вдвоем. И больше нет причин их сдерживать.

– Хак присылал мне сообщения, притворяясь тобой.

– Я знаю. Так же как знал, что он проиграет. Вот почему я вернулся.

– Ты не присылал ни одного из них?

– Только два первых, когда выяснил, что вы с Дэйвом в Сиэтле. Я знал, что вы там делаете, и мне нужно было остановить тебя. Когда у меня не получилось, когда я понял, что задумал Хак, подкинул тебе в ящик записку, потому что волновался, но остальные… – Он качает головой. – Остальные были от него.

– Но зачем?

– Чтобы заморочить тебе голову или выяснить, как много ты знаешь. Но скорее всего, и то и другое. Он не был самым здравомыслящим человеком на планете.

– А катастрофа?

Почувствовав в моем голосе обвинение, Уилл немного распрямляется.

– Я не имею отношения к катастрофе.

– Тогда как твое имя попало в списки погибших?

– Я летел в Орландо, помнишь? Я…

Останавливаю его движением руки.

– Я говорила с Джессикой. Не было никакой конференции.

– Нет, но был тот парень. – Он морщится. – За пятьдесят тысяч баксов он сделал мне новые документы, помог исчезнуть. Я встретился с ним в Ки-Уэсте.

Я вспоминаю то утро в постели, то, как он устроил мне сюрприз с кольцом, выражение его лица, когда он надевал мне его на палец, и на глаза снова набегают слезы.

Я жестом прошу его продолжать.

Уилл делает глубокий вдох, потом выдох.

– В общем, я опоздал на самолет, я ждал следующего рейса, когда упал борт «Либерти эйрлайнс». Это было раз плюнуть. Ты удивишься, сколько у «Либерти» дыр в сетевой защите, как просто было купить билет и внести имя в список пассажиров. Я только потом понял, что самолет, летевший в Сиэтл, оказался ключом к ящику Пандоры.

Я думаю о Сюзанне, прижимавшей Эмму к груди, когда самолет падал с неба, о наполненных болью глазах Эвана на поминальной службе.

– Эти несчастные люди! Их несчастные семьи. И целых две недели я думала, что ты один из них, что ты тоже лежишь на том кукурузном поле, разорванный на миллион кусочков. Знаешь, каково это было?

– Да, прости. Я даже не могу передать тебе, как мне жаль.

Я смотрю вниз на свои руки, лежащие на коленях, на два кольца, которые мой муж надел мне пальцы. А потом касаюсь ладонью груди, где под рубашкой на цепочке все еще висит его собственное кольцо.

– А твое кольцо? А портфель и компьютер?

– Подбросил. – Он морщится. – Люди многое готовы сделать за деньги.

Такие люди, как ты, думаю я и чувствую, как боль камнем ударяет мне в грудь. Я хотела знать правду, а теперь хочу прижать ладони к ушам и не слышать его слов. Правда слишком чудовищна. Мой муж – монстр.

– Видишь? – говорит он. – Ты уже делаешь это.

– Делаю что?

– Смотришь на меня иначе. Как будто спрашиваешь себя, как ты вообще могла любить меня.

Я замолкаю, потому что это правда. Именно этот вопрос я себе и задаю.

Уилл смотрит в сторону, остановив взгляд на фотографии «Роллинг стоунз», которую я подарила ему на его прошлый день рождения.

– Ты печешься о природе, и воспитании, и о тех бедных богатеньких детках, с которыми работаешь, но не можешь поставить себя на мое место. Не можешь представить, каково это, когда твой отец слишком занят тем, что дубасит тебя, что ему не до работы, а мать так пьяна, что ее это не волнует. Или каково это – уминать сэндвич с протухшим майонезом и заплесневелым хлебом и чувствовать облегчение оттого, что в желудке что-то есть. Твоя жизнь была так далека от этого ада, что ты не можешь его себе даже вообразить.

Его слова тяжким грузом ложатся на мое сердце и одновременно ожесточают его. Да, опыт научил меня не перекладывать на ребенка вину за сомнительное поведение его близких. Дети – продукт своих родителей, и ничтожные или вовсе отсутствующие родительские навыки нагружают ребенка соответствующим багажом, и в этом нет его вины. Я так часто это повторяю, что Уилл знает, что я действительно в это верю. Он знает, что из-за ошибок его родителей я не стану думать о нем хуже.