логика в самой ткани нарратива прав женщин, которая проявляется в таких вопросах, как мир и безопасность. Тот же самый универсальный субстрат и его выражение в глобальных институтах имели решающее значение для развертывания и признания нарратива Глобального Юга о распределительной справедливости. Конечно, можно утверждать, что цивилизационные нарративы паназианизма и панафриканизма сыграли существенную роль в формировании "бандунгского духа" и оригинального нарратива Третьего мира, но их влияние на глобальную повестку дня было бы совершенно иным без рамок универсальных организаций, таких как агентства ООН. Для сравнения, такая структура, как Форум БРИКС (Бразилия-Россия-Индия-Китай-Южная Африка), хотя и призывает к возрождению истории "бандунгского духа", не смогла создать столь же мощный нарратив, не обеспечила такого же масштаба и уровня сотрудничества. Место для африканского цивилизационного нарратива в новом контексте цивилизационной политики также менее очевидна.

Во-вторых, задача создания функционирующего мета-нарратива подразумевает извлечение либерального плюрализма из сегодняшней глобализации. Либеральный интернационализм теперь сосуществует с нелиберальным интернационализмом в сфере глобального управления: фигура "диктатора вращения", упомянутая ранее, является метафорой этого нового сосуществования. Переход от "спинового" к простому диктаторству может привести к сбоям в паутине потоков, питающих глобализацию. Призывы к возвращению к реальной политике, как, например, в случае с Украиной, могут смягчить эти сбои и спасти конкретные национальные интересы, а также, в более широком смысле, глобальные связи. Стремление к Realpolitik также укрепит юкста-позицию конкурирующих цивилизационных нарративов и, следовательно, "провинциализирует", как выразился Дипеш Чакрабарти, либеральный международный нарратив. Это может даже вернуть его к основному элементу его культурной конструкции - идее когерентной "англосферы", проанализированной Дунканом Беллом в Главе 1 данного тома. Представление об общей судьбе англоязычных наций на практике стало преимуществом в формировании рамок либерального сотрудничества после 1945 года, но оно также ослабляет претензии либерального международного нарратива на универсализм. Потенциальная провинциализация либерального нарратива далека от глобализма, который он продвигал в 1990-х годах и который сопровождал "счастливую глобализацию", которая привела к рождению поколения миллениалов и его обещанию плюрализма. Аналогичным образом, движение в сторону сильных цивилизационных нарративов - включая либеральные, такие как видение европейского суверенитета - кажется, предвещает начало нарратива глобализма, который предлагает по сути на словах плюрализм. Скорее, это может привести к конкуренции претензий и глобальной погоне за нарративной властью, эволюции, которую Си Цзиньпин и его команда в некотором смысле уже теоретизировали через лозунг huayuquan, или "говори и будь услышан" - часто переводимый как дискурсивная или нарративная власть, и относящийся конкретно к праву Китая оказывать влияние на мировую политику. Усиление борьбы нарративов на международной арене может превратить проект либерального плюрализма, который в какой-то момент стал основой глобализма, в пустырь. Однако пустырь может стать хорошей отправной точкой для тщательного пересмотра нарративов, способных придать смысл сегодняшней глобальной взаимосвязанности. Такой проект выходит за рамки непосредственности и поляризации политики идентичности, и его целью не является оценка "взлета и падения" великих нарративов. Он, скорее, начинается с исторически обоснованной оценки прошлых и настоящих нарративов глобального как способа очертить контуры нашего воображения и наших ожиданий относительно объединяющего плюрализма.