– Будешь держать меня в курсе? – спросил Ганс-Улоф, когда я вышел со своей коробкой наружу, в темнеющий день.

– Да, – бесцветно сказал я. И двинулся к машине. Не успел я выехать с территории Каролинского института, как мне пришлось остановиться у обочины и выйти из машины. Меня вырвало.

Я был совершенно обессилен, когда добрался до своего пансиона. Рассудок подсказывал мне, что надо что-то съесть. Я не ел весь день, не считая куска пирога на завтрак, в квартире Биргитты, но и тот пирог лежал теперь в придорожной канаве. Однако аппетита у меня не было, несмотря на ощущение пустоты в желудке.

Биргитта… Неужто это было сегодня утром? Мне казалось, это случилось где-то в другой жизни. И вчера вечером я читал ей проповедь о том, что мир лежит во зле, даже ещё не догадываясь об истинных масштабах этого зла.

Первым делом я принял душ, горячий, как кипяток, и стоял под ним столько, сколько смог выдержать. Я испытывал жгучую потребность смыть с себя всю ту мерзость, что я видел и слышал сегодня. Я стоял под горячей струёй, докрасна распарившей мою кожу, почти сварившей её, и не хотел выходить. Перешагивая через край ванны, оглушенный жаром и паром, я чуть не оборвал душевую занавеску. Но успел ухватиться за раковину и некоторое время сидел на краю ванны, пока чёрная пелена на спала с моих глаз.

В комнате я вывернул отопление на полную мощность, но оно всё равно едва теплилось и было бессильно против холодной тяги из окна со смехотворным куском полиэтиленовой плёнки. Я надел на себя всё, что обещало мне тепло, завернулся в одеяло и сел на кровать, не имея ни малейшего представления о том, что мне теперь делать.

Я вынул документы Хунгербюля, принялся их бесцельно перечитывать, но видел лишь серые линии строчек и бессмысленные буквы слов. Это пустая трата времени. Я был не в состоянии что-либо воспринимать и отступился.

Я взял на себя слишком много и не рассчитал своих сил. Каким самонадеянным я был в тюрьме, когда Ганс-Улоф явился ко мне со своей историей! Я всерьёз верил, что стоит мне только выйти на свободу – и я положу конец их преступному разгулу! Как смешно! Те, кто за всем этим стоит, слишком могущественны, они уже привыкли к своему всесилию. Им ничего не сделаешь. Они сплотились в тайное братство, которое держит всю планету мёртвой хваткой, словно миллионнощупальцевый спрут. Спасенья от них нет. Им нравится сохранять какую-то видимость приличия и законности, только поэтому ещё жив Ганс-Улоф, только поэтому ещё жива, возможно, и Кристина. Но как только цель будет достигнута, они раздавят обоих, как мух. И я не смогу ничего сделать.

В дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, в комнату прошмыгнул Толлар Лильеквист, мой безумный сосед. Я едва успел упрятать бумаги под матрац.

Глаза его были выпучены. У него был вид ребёнка, который долго мечтал о Рождестве и наконец-то своими глазами увидел наряженную ёлку.

– Я до сих пор не имел случая поблагодарить вас, – прошептал он, когда дверь за ним тихонько закрылась. Он принёс с собой что-то вроде амбарной книги. – Много раз поблагодарить за то, что вы меня выручили, иначе бы меня вышвырнули на улицу. Знаете, для такого человека, как я, это нелегко, и ваша помощь спасла меня поистине в последнюю минуту. Я должен вас благодарить, бесконечно благодарить.

Ещё и это! Как раз в тот момент, когда я ни в чём не нуждался так, как в покое.

– Ничего, – отмахнулся я, – не стоит разговора. Я могу себе это позволить, понимаете? Я… сейчас плохо себя чувствую и собирался лечь…

Но почему-то я не справился с маниакальным, диким напором его энергии. Он помотал головой, отметая в сторону все мои доводы, и подступил ко мне вплотную. Двигался он лихорадочно, чуть не трясясь. От одного его вида у меня разболелась голова.

– Нет-нет, я всё заметил, – прошипел он, брызжа слюной. – Вы меня узнали. Вы бы не сделали этого, если б не поняли, кто я такой. Не так уж у вас много денег, чтобы сорить ими или бессмысленно тратить на недостойных. Если бы у вас их было много, вы бы здесь не жили.

И он уселся рядом со мной на кровать, на мою кровать. То, что он принёс с собой, оказалось альбомом, какие обычно используют для семейных фотографий.

– Вот, – сказал он, раскрыв его и положив мне на колени. – Это моя работа. Мои исследования. Важнейший труд для человечества, но видят это лишь немногие, совсем немногие, увы.

Это было собрание газетных вырезок о зверских убийствах, пытках и насилиях. Женщина зарубила топором троих своих детей. Мужчина утопил новорожденного сына. Зверски убита на пляже любовная пара, их нашли изрубленными на куски. Супружеская пара мучает дочь-подростка плёткой, горящими сигаретами и колючей проволокой.

Я вернул ему альбом. Снаружи на улице кто-то отчаянно сигналил.

– Хорошо, спасибо. Но это не то, что мне нужно в настоящий момент.

– Нет-нет, вы должны рассмотреть это как следует, – настаивал он и снова положил альбом мне на колени. Голос его был взволнован. – Как следует! Вы должны увидеть взаимосвязь. Понять, что всё это значит.

Следующие страницы. Двенадцатилетние дети задушили старую женщину в её квартире, чтобы взять деньги себе на кино. Женщина отравила падчерицу крысиным ядом, потому что та не ходила в церковь. Мужчина в ссоре отрубил голову отцу. И среди всех этих убийств – так, словно это из той же категории, – статистика супружеских измен, сообщения об открытии в Стокгольме бара для гомосексуалистов, о любовных похождениях рок-музыканта или об открытии нового средства для повышения потенции.

– И что? – спросил я. – Что это значит?

От него пахло застарелым потом и сырой кольраби. В таких вещах я не придирчив, но его курчавые волосы и густую бороду давно не мешало бы помыть. Он размахивал руками над страницами альбома.

– Всё взаимосвязано! Всегда существуют две истории: внешняя, кажущаяся, и внутренняя, истинная. Вы всё поймёте только после того, как обнаружите за всем этим умысел. Знаете ли вы каббалу? А нумерологию? Я расшифровал код, видите? Это моя работа последних десяти лет.

Я ещё раз взглянул на страницы альбома. Только теперь я заметил, что Толлар обрабатывал вклеенные вырезки – шариковой ручкой, простым карандашом и множеством цветных карандашей. Какие-то слова он обводил рамочкой, чаще всего это были названия селений и городов и даты событий, от этих рамочек тянулись линии и сноски на поля или к другим статьям и выполнялись сложные вычисления: он находил сумму цифр числа, производил безумные сложения и вычитания, какие-то расчёты перечёркивал, вымарывал и исправлял, а когда уже все становилось совсем неразборчиво, наклеивал сверху листочек, закрепляя лишь его краешек, и складывал его гармошкой.

На каждой странице возникала итоговая цифра, подчёркнутая и обведённая рамочкой, и цифра эта всегда была одна и та же: 666.

– Число Зверя, – прошептал он. – Видите? Везде. Если знаешь код, тебе открывается значение. Только не надо быть слепым, тогда увидишь, что всё это означает. А означает это, что мир в руках сатаны.