– Мне очень жаль, но это лабораторный отсек, – холодно заявил он. – Вход сюда разрешён только персоналу, имеющему допуск. – Он хотел взять трубку, но вдруг остановился, оглянувшись в темноту, и сказал: – Надо же, вот и он сам…

Ганс-Улоф появился, тоже в белом халате, с закаменевшим, как маска, лицом. Он поздоровался со мной так, будто никогда в жизни меня не видел, отпустил своего ревностного Цербера и обратился ко мне:

– Не могли бы вы пронести это, куда я скажу?

– Это входит в сервис, – ответил я. – Но мне ещё понадобится и ваша подпись.

– Хорошо, – кивнул Ганс-Улоф и подержал мне дверь, когда я вносил коробку.

Я следовал за ним по тёмному лабиринту из узких высоких ходов. Через каждые несколько шагов попадались двери то справа, то слева, на которые были наклеены бумажки с надписями – например, Лаборатория 15, Фредхольм или Лазер – не входить, когда горит лампочка. Стояла мертвая тишина, если не считать отдалённого шума машин.

– По пятницам к концу дня здесь уже никого не бывает, – сдержанно сказал Ганс-Улоф, открыв наконец дверь для нас. – Все уходят на уикенд.

Мы вошли в голое помещение без окон, в котором стояло лишь несколько столов и стульев. На белой доске на стене красовались химические формулы, из которых я узнал лишь одну – аскорбиновой кислоты.

– Но этот старательный охранник, однако, не ушёл, – ответил я после того, как дверь снова закрылась. – Кто это, кстати?

Ганс-Улоф опустился на стул. Маска спала с его лица, и я увидел перед собой смертельно измождённого человека.

– Один из моих аспирантов, – сказал он. – Его жена недавно родила, с тех пор его не выгонишь отсюда.

– Бывает. – Я поставил коробку на стол и оглядел стены. Тонкие перегородки, не вызывающие большого доверия. Если за стенкой кто-то есть, ему и жучка не надо, чтобы слышать всё, о чём мы говорим. – А нет здесь других таких же счастливых отцов семейств?

Ганс-Улоф помотал головой.

– Больше никого. Никто нас не услышит.

– Будем надеяться. – Я начал распаковывать коробку. – Итак, в принципе это очень просто. Ты должен…

– Они звонили ещё раз, – сказал Ганс-Улоф.

Я замер, положил последнюю часть «санитара» назад в коробку и посмотрел на него.

– И что?

– Я не должен идти на Нобелевский банкет, а должен сидеть дома и ждать указаний.

– Ага, – сказал я. Об этом я и не подумал. Будучи членом академии, присуждающей премию, Ганс-Улоф обычно участвовал в нобелевских торжествах, и его место, насколько я припоминаю, было даже на сцене.

– И, – с дрожью добавил Ганс-Улоф, – они сказали, что это последний звонок до будущей среды.

У меня сразу возникло недоброе предчувствие.

– Тогда мы можем не возиться с магнитофоном?

– Да, – отсутствующе подтвердил он. – Как ты думаешь, Кристина ещё жива?

Это был большой вопрос. Может, они её уже убили? Или она всё-таки сбежала от них и прячется где-нибудь, а они её отчаянно ищут? Нет, глупая надежда. Если бы это было так, она бы уже позвонила.

– Лучше бы она была жива, – прорычал я. – В противном случае эти бандиты погибнут страшной смертью, не будь я Гуннар Форсберг.

Дурацкое заявление. Свист в лесу. Даже в моих собственных ушах это прозвучало пошло.

Ганс-Улоф уставился в пустоту. Я видел, что один мускул на его лице нервно дёргается. Мне вдруг показалось таким ребячеством то, что я дал ему надежду. Каким самоуверенным я был вначале! Как будто всё это – дело лишь нескольких часов, которое можно уладить при помощи нескольких взломанных замков, ударов кулака и пистолета в руке.

При этом в делах шантажа я понимал так же мало, как и он. В принципе, я тоже лишь читал об этом. То, что моя профессия по случайности уголовно наказуема, отнюдь не делает меня экспертом в остальных уголовно наказуемых деяниях.

Между тем, если честно – чем дальше, тем более смутно я представлял себе, что замышляли похитители Кристины. Большая часть того, что произошло со времени моего освобождения из тюрьмы, противоречила всем моим ожиданиям. К тому же это не было обычным похищением. Речь не шла о выкупе, поэтому не оставалось надежды хотя бы при передаче этих денег войти в прямой контакт с похитителями.

– Мне вспомнилось вот ещё что, – сказал Ганс-Улоф, перебив мои мрачные мысли. – Не знаю, насколько это важно… Когда я рассказал тогда Боссе Нордину о попытке подкупить меня, он пробормотал что-то вроде: «Я должен ему позвонить». Я этого не понял, но теперь я думаю: он имел в виду того человека с рыбьими глазами. Полицейского, помнишь?

Я кивнул.

– Помню ясно и отчётливо, ещё и в цвете. Ты хочешь сказать, твой лучший друг Боссе Нордин имеет более тесный контакт с этим парнем, чем он хотел тебе показать?

Ганс-Улоф провёл рукой по лицу.

– Ты сам мне всегда говорил, – напомнил он, – что мир плох. Что никому нельзя верить.

– Со временем ты тоже это понял, – сказал я. Это был подлый триумф. К тому же наступивший слишком поздно.

Ганс-Улоф слепо смотрел в пустоту.

– Я не допускал и мысли об этом. Боссе?.. Я считал его другом. Мы так много говорили о наших детях. Неужто всё это были пустые речи?

– Деньги, Ганс-Улоф, – сказал я. – Деньги меняют людей. Когда в игру включаются деньги, всякая дружба прекращается.

Он медленно кивнул.

– Я был слеп, настолько слеп… – Он посмотрел на меня. – Знаешь, что я думаю? Это не мелкая банда. Это трясина, вонючее болото. Они все действуют заодно. Такие акции, как установить магнитофон, собрать данные, постепенно подобраться к ним, – ничего не дадут. От этого они слишком хорошо защищены.

– Да, – сказал я.

Он был прав. И мне с самого начала следовало это понять.

– Надо сделать что-то неожиданное. Нечто такое, на что они не рассчитывают.

Я почувствовал, как во рту у меня пересохло. Я смотрел на него с болезненным чувством в груди. Как будто внутренняя сторона моего тела была сплошной раной, а то, что он говорил, – кислотой, которая капает на эту рану.

– Я всё ещё возлагаю на тебя все свои надежды, Гуннар, – сказал Ганс-Улоф, но вид у него был такой, будто он сомневается, что эти надежды оправдаются.

Я лишь кивнул. И откуда только взялось это жалкое отчаяние? Оно поднималось во мне, как едкий пар из глубокой пещеры.

– Кристина не только моя дочь, – шёпотом продолжал Ганс-Улоф. – Она также и твоя племянница. Единственный ребёнок твоей сестры.

Я судорожно вздохнул, стиснул кулаки, прогнал парализующее чувство и решительно тряхнул головой.

– Боссе Нордин сейчас в отпуске, я правильно понял?