— Детишки — наше будущее, — весело бросил казенную фразу велосипедист. — Ну, все, поехал я, Кузьминична.

— Езжай, Матвей, езжай, — откликнулась бодрая тётя Глаша. — Привезешь мне пяток окуньков, порадуешь.

— Будут тебе окуньки, — подмигнул тот, крутанул педали и поехал к дороге.

Юля узнала его — это был тот самый велосипедист с кладбища, это он привез цветы на могилу жены завклуба Рутикова. Но почему его голос показался ей знакомым?

— Что за человек? — спросила Юля.

— Матвей? Неприкаянная душа. Мотался по свету, все счастья искал. А потом вернулся в родной уголок. Лет десять назад. Он тут и за техника, если что с трубами, и за дворника, и лампочку ввернуть. За всех, короче. Что я не успеваю, он успеет. Тихий. Дочку воспитывает. Жена от него сбежала давным-давно с каким-то заезжим строителем, бросила и мужа, и дочку. Ветерком унеслась! Немудрено, что он даже имени ее слышать не хочет. Так Матвей бобылем жизнь и коротает.

— Ясно.

— Что тебе ясно? — усмехнулась тетя Глаша. — Ты юная еще. Чтоб ясно стало, пожить надобно. Матвей ведь родственник нашему Борису Борисовичу.

— Вот как?

— Да, двоюродный брат его покойной жены. Только поэтому Боря-то и взял его к себе. Но под мое начало. Сам так сказал. Добрый он, Боря-то наш. В смысле, Борис Борисович. — Она тяжко вздохнула. — Я сейчас его фотоальбомы семейные прошиваю. Попросил он меня. Говорит, тетя Глаша, восстанови мою жизнь, разложи по полочкам. А я ему: давай, Борисыч, разложу. Я не Господь Бог, это я ему говорю, саму жизнь поправить уже не смогу, а фотографии твои выправлю.

Юля взглянула на двери клуба. В любую минуту мог выйти Рутиков, и тогда ее легенда рухнула бы в два счета.

— А где сейчас Борис Борисович?

— Он сегодня на совещании в правлении села, у главы. Чегой-то решают.

— А-а, — кивнула девушка.

Интуиция и женское любопытство подтолкнули Юлю на еще одну авантюру.

— Где бы мне малинки хорошей купить?

— Да чего купить-то, я тебя накормлю. Я живу-то неподалеку. Заходи в сад и ешь.

— Мне много надо — заказали, — объяснила Юля. — Поэтому и говорю — куплю.

— Да сколько надо-то? — заинтересовалась тетя Глаша.

— Да ведра три, — наобум ответила Юля.

— Кто ж малину ведрами-то считает? — покачала головой тетя Глаша. — Ее килограммами надо. И в банках, а то помнется. Ну, или в малых ведерках.

— Сколько есть, столько и купим, — заверила ее Юля. — Хоть в малых, хоть в больших. Старший брат завтра утром приедет. Бабушка варенье варить будет.

Тетя Глаша хлопнула Юлю по коленке.

— Вот у меня и купишь. Моя малинка — объеденье. Я ж малинкой-то, крыжовником и смородинкой торгую. Тебе за полцены отдам. Пошли ко мне, балерина!

— А когда?

— Да прям сейчас и пойдем. Сейчас клуб закрою, и пойдем.

— А если кому клуб понадобится?

— Кому он может понадобиться? Да и нечего просто так по клубам шататься. А у Борисыча свой ключ имеется.

— Ладно. — Юля пожала плечами. — Только позвоню сейчас, — она встала, — поговорю с братом насчет утра. В смысле, когда ему за малиной приезжать.

— Поговори, милая, поговори, — кивнула воодушевленная продать побольше малины тетя Глаша.

Юля отошла в сторону, набрала номер Следопыта и, глядя на стоявший в отдалении «Запорожец», сказала: «Мне позарез нужно к этой бабушке домой попасть. Не упускайте меня из виду, Кирилл, пожалуйста. Это может быть важно».

Тяте Глаша заперла клуб на ключ. И вместе с Юлей они углубились в ближайшие сельские улочки, тонувшие в зеленых садах. Проходя по одной из них, Юля увидела старого знакомого — Трофима Силантьевича. Он сидел у забора и курил цигарку.

— Здорово, Трофим! — бросила тетя Глаша.

— Здорово, Глафира! — ответил он. Старик узнал Юлю, но та приложила палец к губам, и понятливый фуражир кивнул. — Внучкой, что ли, обзавелась?

— Новая учительница танцев к нам в клуб! — кивнула тетя Глаша на девушку. — Балерина. Малинки решила отведать!

Трофим Силантьевич рассмеялся, покачал головой:

— Хороша балерина, ой хороша! Покажи чего-нибудь балетное, а?

Юля не растерялась:

— Я в джинсах! В клуб приходите, дедушка, там и покажу!

— Ну-ну, — кивнул тот и махнул рукой на прощание.

Очень скоро Юля вошла в калитку за тетей Глашей и попала точно в такой же сад, какой был и у Кирилла, только ухоженный и убранный, где все было разделено на грядки и кусты.

— Малина у меня за домом, — сообщила тётя Глаша, — сейчас возьму миску и наберу тебе на пробу.

— А можно вначале чайку попить? — спросила гостья.

— Да можно и чайку, у меня сушки есть. Любишь сушки?

— Обожаю.

— Балерина — и сушки обожаешь? Какая ты необычная балерина. Ты кефир должна любить. Простоквашу.

— У меня конституция такая — все сгорает.

Юля сказала чистую правду. Не такая уже она и врунья, убеждала себя она. Гимнастка? Да. Фигуристка? Тоже да. Танцами занималась? Конечно. Почти что балерина! Разве что в пуантах на носочках не бегала. А так все верно.

Пока тетя Глаша ставила чайник, Юля заглянула в пару комнат, на столе в гостиной заметила целую переплетную мастерскую. Так, между прочим, бросила:

— А где ваш труд великий?

— Какой труд? — спросила из кухни тетя Глаша.

— Как какой? — Юля вернулась, обняла кухонный косяк. — Фотоальбомы нашего Бориса Борисовича.

— А-а! — протянула та. — Сейчас покажу, как я умею! Как сшила их, как в порядок привела. Там пять альбомов! Только чай заварю.

Она бросила в чайник пару ложек заварки, залила кипятком.

— Пошли в светелку, — сказала тетя Глаша. — Там у меня работа идет.

И вот она уже показывала приземлившейся на стул Юле фотографии разных лет, на которых был запечатлен Борис Борисович Рутиков, от того периода, когда он валялся в пеленках до зрелых лет.

— А вот Раиса Павловна его, — тетя Глаша, указала на женщину с властным лицом. — Ох, пока не заболела, гром-баба была. Все ее боялись. Борька больше всех, — мимоходом проговорилась она.

Юля едва не выпалила: «Узнаю ее!» Но сдержалась. Женщина с фотографии на могильном памятнике. Только тут, на многих снимках, она была моложе и куда привлекательнее. Ей было тридцать, когда она завладела двадцатилетним Борей Рутиковым. Что ж, такие браки хорошо известны. Сильная зрелая женщина находит молодого любовника, приручает его, учит любовной и житейской наукам. Она властвует над ним безраздельно, доминирует во всем. Но если сам он не законченный дождевой червяк, то боком выйдет жене такая власть. Повзрослев, мужчина никогда не простит женщине этого первенства. Сознательно — простит, подсознательно — нет! А она не захочет замечать его роста. И потом случится катастрофа. Она раньше его постареет — а это почти во всех случаях становится приговором для женщины. Так было и у Рутиковых. К тому же тяжелая хворь овладела ею, отчего она стала еще невыносимее и злее. Борис Борисович нашел весенний молодой цветок, который дал ему новую счастливую жизнь, а потом этот цветок кто-то безжалостно и жестоко растоптал.