Таков был ответ на этот вопрос господина посла, который счел весьма разумным (раз уж они были столь придирчивы ко всему, что касается титулов их государя) сообщить им со своей стороны, чтобы они отныне использовали титул Защитника веры по отношению к его британскому величеству, чего они не делали в прошлом. У короля моего повелителя, сказал он, есть важнейший титул, который он ценит больше, чем все титулы, означающие его владения, и это титул Защитника веры, неоспоримый и древний, полученный им от предков, которым он, согласно своему обычаю, воспользовался в последнем письме, написанном его царскому величеству. Но, поскольку при этом дворе этим титулом всегда пренебрегали, я настаиваю, чтобы в будущем его употребляли, обращаясь к его величеству моему повелителю, поскольку он ему принадлежит.

Из рассказа Бризасье, секретаря посольства Луи Деэ в 1629 году, мы узнаём много ценного о французах в Московии в эту эпоху. Прежде всего Бризасье узнал, что их переводчик – «француз, который вошел, родом из Дьеппа, по имени Жан Фурнье, сын лоцмана Никола». При первой же возможности Бризасье шепнул толмачу: «Я сам из Дьеппа, приходите к нам. Он мне ответил: мне это не дозволено, эта страна опасна».

Вот отрывки из его рассказа, которые касаются французов, поселившихся в Москве[464].

Понедельник 19 ноября [1629 года]

[Я] немного пообщался с Жаном Фурнье, переводчиком, который сказал мне, что он родом из Дьеппа и, прибыв в Архангельск на корабле, въехал в страну с разрешения воеводы [губернатора], думая пожить здесь два года, чтобы только выучить язык; но когда захотел уехать, он не смог этого сделать. Прошло уже двенадцать лет, как он здесь; ему двадцать четыре года; он служит переводчиком великого герцога, получая 60 талеров в год и, сверх того, 61 талер в месяц. Он сказал мне, что барон дю Тар из семьи Шатонеф, сын маркиза Нарбонского, тоже здесь, что он выпивает в поместье великого герцога и получает 56 риксдалеров в месяц; что в стране не меньше двадцати-тридцати французов; что канцлер заставил его поклясться на кресте и на Евангелии всю жизнь верно служить великому герцогу и его наследникам, не покидать страну и не изменять ей; что он сделал это, что он католик, но не может посещать службы. Они не позволяют ему входить в его церкви, если он не будет крещен заново; а пять-шесть лет назад сожгли живьем священника, который на допросе заявил, что католическая религия – самая лучшая.

Вторник 20 ноября

Я гулял по городу и встретил Жана Фурнье; стражник, который был со мной, хотел помешать ему подойти ко мне. Но я взял Фурнье за руку и заставил его пойти со мной, куда я хотел; он послужил мне толмачом, когда я покупал перчатки из медвежьей шерсти.

Среда 21 ноября

Я гулял по торговым рядам и был в английском доме, где находится их магазин; там я нашел одного говорившего по-французски, по имени Томас; он сказал, что они привозят ткани, а взамен увозят через Архангельск сабли и немного льна и воска; что великий герцог повелевает персидской торговлей и никому не позволяет ехать в Персию или покупать напрямую у персов их товары, но сам их продает; что каждый год сюда является персидский посол, привозя с собой примерно 50 купцов, которым великий герцог, чтобы уберечь их от татарских набегов, предоставляет охрану в 4000 человек; что по Волге от Москвы до Астрахани на Каспийском море 2500 верст, а по земле прямой дорогой 1800. Он предложил дать мне 49 су от рейхсталера[465].

После обеда я вернулся в город и встретил француза-пикардийца по имени Симон Креспен из Абвиля, и хотя у нас было разрешение говорить с ними, тот, кто меня сопровождал, не желал позволить ему подойти ко мне. Но я пригрозил ему, и сказал французу, чтобы он успокоился и шел со мной. Я попросил его проводить меня к барону дю Тар, живущему в первом городе, и по дороге мы зашли к одному 65-летнему голландцу, хорошо говорившему на французском языке, который подошел ко мне с любезным выражением лица и спросил, есть ли у меня разрешение навещать его; я ответил, что есть. «Не считайте это странным, – сказал он мне, – эта страна опасна». Когда я успокоил его, он пригласил меня в дом и предложил выпить. Я выпил с ним и попросил показать мне его сабли и принести их. Он пообещал это. Оттуда я отправился к дому барона дю Тар, у которого мы встретили еще пятерых французов – двоих из Пикардии, одного из Блуа, хирурга и аптекаря, которых в 1621 году совратил один русский в Париже на Круа-де-Фер; это была маленькая Франция, собранная в том самом месте, где мы находились; все мы были очень рады видеть друг друга; но эти бедные люди были так напуганы, что даже сомневались, что у нас есть на это разрешение. Их устрашили суровые наказания, на которые русские обрекают непокорных, ссылая их в пустынные края. Один из купцов, прежде покинувший меня за то, что я грубо с ним обошелся на улице, встретился там со мной, и барон дю Тар начал ласково просить его, чтобы он никому не говорил, что мы к нему приходили; и пообещал ему за молчание куртку камчатного полотна. Мы два часа пили и разговаривали, и барон дю Тар сказал мне, что приходится внуком графу де Шатонёфу, губернатору Перигора; что у него два брата, один из которых мальтийский рыцарь по имени д’Уаньон, и четыре сестры; что он учился, был в Италии, затем поехал в Швецию, и из-за превратностей войны оказался в плену и был пленником восемь лет, и подвергся допросу с пыткой трижды; а теперь он в милости у великого герцога. На службе у шведского короля он был ранен в ногу, в живот и в нос. Он женился на красивой восемнадцатилетней англичанке, у них двое детей; старший из них, кого я видел – мальчик. У него красивые лошади и карета. Он представил меня своей жене, которую я на французский манер поцеловал; русские со своими женами не знакомят. Француз, приведший нас туда, зовется Клод Аллар из Пикардии.

Четверг 22 ноября

Я вошел и говорил с французским переводчиком, который мне сообщил, что француза по имени Креспен, проводившего меня в дом барона дю Тара, допросили в канцелярии, и он опасается, что у других могут быть неприятности и их могут допросить, чтобы узнать, какие речи я с ними вел.

Этот рассказ позволяет лучше понять пункты 2 и 7, о которых зашла речь во время посольства Деэ и о которых сообщает Бризасье.

Что же до пунктов 2 и 7, касавшихся свободы французов, они охотно готовы ее предоставить, как они ее предоставили англичанам и голландцам. Если король пожелает помочь им военными людьми против короля Польши, когда они об этом попросят, солдаты и военачальники смогут вернуться по окончании войны, но те, кто случайно окажется в их стране, останется в ней, и, поскольку великий герцог обходится с ними хорошо, они будут обязаны служить ему до конца своих дней, и поскольку во французской стране есть бедные люди, они будут рады принять благодеяния великого герцога. Господин посол отвечал им, что подданные короля Франции рождаются свободными, и что человек самого низкого положения не пожелал бы ехать в Московию и поступать на службу к великому герцогу, если должен будет остаться там всю жизнь; но если великий герцог пожелает дать им полную свободу, они приедут к нему, а когда те, кто приехал, вернутся оттуда, другие поедут туда охотнее, чем в страны неверных; что мы обладаем полной свободой даже среди магометан, что мы никогда не были рабами в других краях и не будем рабами в его стране.