Нине казалось, что над ней тоже висит какая-то тень… Что это было? Близость несчастья или гибели? А может, не одна тень, а много? Тени сгущались, грозя сомкнуться в сплошной непроницаемый мрак.

Страшнее всего было то, что Нина не могла представить, как выглядит несчастье и как она поймет, что вот: уже началось.

Но человек привыкает ко всему, и Нина постепенно привыкла и к теням, и к предчувствию беды и уже начала забывать, что можно жить иначе.

Но тот ясный весенний день не предвещал ничего дурного. Наоборот, это было доброе, полное счастливых обещаний утро. Первый раз с тех пор, когда в ее жизни появился собственный автомобиль, Нина проснулась с ощущением радости. Внезапно возникла смутная уверенность, что еще немного – и все скверное, тяжелое уйдет, оставит ее, Нину в покое, тени вернутся в свои темные углы и на смену им явится что-то легкое, свободное и светлое, по-настоящему ценное, как та капля колымского золота, которая лежала у нее в шкатулке.

Дней десять назад Зоя Алексеевна отправилась в летнюю экспедицию, и в доме ощущалось ее отсутствие. К своему удивлению, Нина скучала без матери: ей не хватало хрупкой фигурки в соседней комнате, шагов в коридоре, звяканья джезвы на кухне, когда мать варила кофе, и даже привычного запаха ее папирос.

Нина встает, открывает окно, и в комнату врывается раннее лето, шум города, теплый ветерок, пахнущий вымытым асфальтом, травой и бензином, словно и асфальт, и трава и бензин только и ждали, когда наконец она впустит их в свой обжитой и уютный комнатный мир.

Однако в то мгновение, когда Нина смотрит на густые заросли цветущей сирени, на свою машину, цепко держащую серебристыми боками маленькое холодное солнце, на гудящую улицу и Белорусский вокзал, где-то в глубине квартиры грохочет телефонный звонок.

Нина мечется по комнате, бежит в прихожую, сует руку в плащ, вытаскивает мобильник. Неприятный, резкий, враждебный звонок – он не понравился ей сразу, еще до того, как она посмотрела на экран и увидела, что звонит Ксения. Ее звонков Нина последнее время боялась больше всего: именно от Ксении – в этом она почему-то не сомневалась – ей предстояло узнать о грозящей обеим беде.

– Привет, – произносит Нина в трубку очень спокойно.

– Слушай, – быстро заговорила Ксения. – Слушай и не перебивай.

После такого вступления Нине становится совсем не по себе. Ксения говорит тихо и одновременно торжественно – никогда прежде Нина не слышала в ее голосе таких интонаций.

Она крепко прижимает трубку к уху. От волнения висок и ладонь делаются влажными.

– Да, Ксения, я слушаю, – произносит она через силу.

– Все очень плохо, – продолжает Ксения, чуть помедлив. – В Рогожине плохо.

В ее голосе все еще звучат новые торжественные нотки, как будто говорит не она, а актриса с похожим голосом, которую специально наняли для этого звонка.

– В департаменте прокурорская проверка. Это они Людмилу Дмитриевну сняли. Говорят, поступили сигналы сверху, кто-то донес, и они занялись расследованием.

– Кто – они?

– Понятия не имею… Прокуратура, наверное, раз проверка прокурорская. А может, какие-то другие службы. Зато кто именно донес – тут даже сомнений нету. Я прекрасно знаю, кто это был. И ты тоже знаешь.

Нина судорожно сглотнула.

– Вместо Людмилы Дмитриевны посадили какого-то своего человека. Временно… И этот временный поднял из архива старые документы, в том числе дела по нашим с тобой детям. Все дела за последние два года, все до единого. Представляешь, сколько это? Целая гора… Количество само по себе настораживает, появляются вопросы… Ведь если все наши дела сложить, получится Тамара плюс Алевтина вместе взятые, понимаешь? К тому же в самих документах им тоже что-то очень не понравилось…

Нина слышит, как от голода урчит в животе – не успела позавтракать. Человек подходит к роковой черте, а тело его работает, как отлаженный механизм. «Даже удивительно, – успевает подумать она, – как можно узнать все это и по-прежнему выделять желудочный сок, а не грохнуться замертво на пол».

– Почему-то их заинтересовали именно наши с тобой дела, Ниночка. Они просмотрели все, листочек за листочком, и несколько министерских разрешений показались им подозрительными… А вдобавок нотариальные согласия от испанцев.

Нинино сердце бьется мелко и очень-очень быстро. «Нитевидный пульс», – проносится в памяти неизвестно где и когда вычитанное словосочетание.

– Что значит – подозрительными? – говорит она чуть слышно, чувствуя, как обмякают спина и ноги.

– Печати их заинтересовали… Печати, Нина… И что-то еще не понравилось – кажется, даты и подписи… Мне позвонила Людмила Дмитриевна… Говорит, перерыли все дела, кое-что отложили. Те самые разрешения из министерства, мои разрешения, понимаешь? Они же нигде не зарегистрированы, таких номеров в природе не существует, и в министерстве их не признают. И еще согласия на детей. Твои согласия, с твоей подписью переводчика. Людмила Дмитриевна предупредила, что они прямо сейчас собираются звонить нотариусу, который их заверял, чтобы он посмотрел в регистре.

«Ну конечно, конечно, – верещит у Нины в голове чужой истеричный голос. – Это мои согласия! Те самые, которые я подделала! Которые мы подделали, которые меня, нас заставили подделать!»

– Этого нельзя допустить. Нельзя, чтобы они звонили нотариусу, – произносит Нина вслух.

Она говорит это очень ровно, но пальцы дрожат, а трубка возле уха становится совершенно мокрой.

– Дай им любой вымышленный телефон, прошу тебя. Скажи, что это телефон того нотариуса… Например, мой мобильный… Или домашний телефон отца, я ему сейчас все объясню…

– Невозможно, – мягко, но решительно осаждает ее Ксения. – Они все достанут сами. Меня даже слушать не захотят. Я у них на крючке, как и ты.

– Что же делать?

– Ничего. Судя по их прыти, они хотят устроить большой скандал. Международный. Показательную расправу, о которой напишут все газеты. Если согласия поддельные, усыновления будут признаны недействительными. Детей придется вернуть. Ну и… сама понимаешь.

Нина все понимает.

– Их надо как-то остановить, – говорит она глухим, неживым голосом.

– Поздно, – усмехается Ксения. – Поздно, Ниночка, поздно. Это Кирилл – он добился своего и пойдет до конца, не сомневайся. Такой уж он человек. А нам с тобой остается только сидеть и ждать.

– Чего ждать?

– Ну как чего? Того, что обычно ждут в таких случаях.

Нина сбрасывает сигнал и опускает мобильный телефон в карман халата.

Перед глазами у нее уже не комната с окном, за которым грохочет очумевшая от солнца Москва, а кабинет департамента образования города Рогожина. Она видит стол Людмилы Дмитриевны, заваленный бесстыдно распахнутыми картонными папками, подписанными знакомым – ее, Нининым – почерком. Видит склонившихся над этими папками внимательных, неторопливых людей.