в случае возникновения или развития ЧП в столичном регионе должен был начальник Московского Управления.

Случилось так, что именно к началу моей работы в Управлении срок действия предыдущего приказа, регламентирующего проведение «Набата», истек и руководитель соответствующей линии Захаров принес косметически обновленный текст на утверждение.

Начиная работу в Управлении, я понимал, что новичка обязательно будут проверять и начнут проверку с того, что подсунут на подпись какую-нибудь глупость. Так и случилось. Когда руководитель секретариата Е. Ш-в принес проект очевидно нелепого распоряжения, ласково объяснил ему, что в следующий раз выгоню всех, кто подобный материал готовит и визирует.

Так что в случае с «Набатом» умышленного подвоха не ожидал, но привычка читать подписываемые документы утроилась интересом к совершенно новой сфере деятельности и пониманием меры ответственности в этом случае.

Прочитав первый абзац: «Целью операции является предотвращение угона воздушного судна за пределы СССР», жирно его перечеркнул и написал: «Целью операции является сохранение жизни и здоровья пассажиров и членов экипажа воздушного судна». Велел переделать приказ в духе первого абзаца и впредь руководствоваться этой логикой как при учениях, так и в боевых ситуациях. Заодно поручил составить график регулярного проведения учений по «Набату», которого мы в дальнейшем старались неукоснительно придерживаться. Необходимость задействования в операции одновременно гражданских служб, различных подразделений КГБ и МВД требовала регулярных тренировок, что мы с Захаровым в дальнейшем устраивали не реже, чем раз в полгода.

Знакомясь в первые же дни с организационной структурой и штатным расписанием Управления, обратил внимание на две позиции:

● комендатура в Бутово;

● комендатура в Коммунарке.

Спросил у Алферова (он, как заместитель по кадрам, докладывал этот вопрос), о чем идет речь и увидел странное смущение и желание уйти от ответа, что лишь обострило мой интерес. И стала открываться страшная тайна двух строго секретных объектов — расстрельных полигонов и кладбищ «Бутово» и «Коммунарка», где в конце тридцатых годов закончился жизненный путь десятков тысяч жертв[162] большевистского террора.

Выяснилось, что они находятся в ведении Московского Управления, которое десятилетиями обеспечивало недоступность этих мест.

Возникшее в конце 90-х годов по инициативе Льва Пономарева движение «Мемориал» окольными путями вышло на информацию о них, но пробиться сквозь ограничения грифа «Секретно» не могло.

При поддержке Горбачёва и особенно его соратника Александра Николаевича Яковлева в СССР была легализована работа по реабилитации жертв репрессий коммунистической власти, благодаря чему «Мемориалу» удалось наладить взаимодействие с КГБ СССР, как в центральном аппарате, так и в территориальных органах.

В Московском Управлении сложилась, не побоюсь сказать, группа энтузиастов реабилитационной работы из числа архивистов — Владимир Полищук, Михаил Кириллин, Николай Грашовень и их коллеги, — чье внимание к этой огромной важности гуманитарной проблеме, отзывчивость и самоотверженность не только помогли вернуть сотням семей возможность поклониться могилам предков, но и создали весьма доброжелательную атмосферу в отношениях с общественной группой по увековечиванию памяти жертв политических репрессий во главе с Миндлиным. Это смягчило отношение общественности к Управлению, помогло поверить в то, что в нем работают не затаившиеся и коварные враги.

Съездив на место расположения полигонов, убедился, что их единственным секретом является зверская жестокость коммунистического руководства, поставившего на поток истребление нашего народа.

У каждого из объектов была особая мрачность. На полигоне «Бутово» (здесь значительную часть погибших составили крестьяне и иные жители Московской области, священнослужители и узники Дмитлага[163]) поразили высоченные, в 2,5 м хвощи, которые, как известно, лучше растут там, где почва насыщена органикой. Щедро насытили… А за забором — деревенские дома и дачки, позднее принадлежавшие руководителям НКВД. Рассказывали, что при расстрелах вдобавок к грузовикам заводили патефоны, чтобы настроение детям не портить. Но детки хорошо знали, что там творится: подводы с трупами («грабарки») возили часто и днем, да так неосторожно, что высыпавшиеся тела деревенским приходилось подбирать.

Полигон «Коммунарка», где палачи расстреливали, но больше — хоронили палачей, расстрелянных по приговорам Военной коллегии Верховного суда СССР, и, среди прочих, руководителей партии и государства (Бухарин, Рудзутак, Крестинский, Антонов-Овсеенко и пр.), военных руководителей, сотрудников НКВД, поразил картинной угрюмостью: темный, заросший тиной пруд в окружении высоченных деревьев и бурелома.

Я немедленно снял гриф секретности с обеих точек, организовал поездку членов московского «Мемориала» во главе с Арсением Рогинским и установил часы свободного посещения полигонов. Впоследствии при содействии московских и областных властей (значительную роль сыграл Бакиров, возглавивший Постоянную межведомственную комиссию Правительства Москвы по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий) там появились мемориальные комплексы, выросли храмы. А в октябре был принят российский закон «О реабилитации жертв политических репрессий», который придал работе по запоздалому восстановлению справедливости в отношении миллионов жертв уже не добровольческий, а системный характер и возложил на наших архивистов и других работников Управления новый объем работ.

Хлопот нам добавило и упрощение выезда граждан РФ за границу с 1 января 1992 года, когда в сотни раз за один год возросло число заявлений о выдаче загранпаспорта. Это тот случай, когда рост трудностей госаппарата оправдывается улучшением условий для простых граждан. Такая перегрузка делала неизбежными очереди заявителей и искушение использовать очереди в личных целях. Специально предупредил их, что дал поручение присматривать за ними внимательнее. Вразумило это не всех.

В. Ч-в:

Троих сотрудников архивов мы поймали на взятках. Один даже «додумался» хранить всю наличность в служебном сейфе.

С неожиданной стороны увидел агентурную работу в связи с убийством эстрадного барда Талькова. Его огромную популярность старались использовать в своих интересах и «Демократическая Россия» (он выступал, например, на наших гуляниях в ЦПКиО им. Горького), и общество «Память». Все в его поэзии признавали антикоммунизм, а некоторые — и антисемитизм (чего в жизни вовсе не было).

Поэтому, когда 6 октября из Петербурга пришла весть о его гибели на концерте в зале «Юбилейный», воспринято это было не только как тяжелое, но очередное уголовное преступление, не только как потеря отечественной культуры (тут Талькова ставили в ряд с Высоцким и Цоем), но и как политическое убийство. Дело привлекло огромное внимание. И скандальное: видимый убийца, бойфренд и продюсер певицы Азизы Игорь Малахов, из пистолета которого был произведен роковой выстрел, скрылся с места преступления, хотя его скрутили в разгар событий. Погоны затрещали на плечах начальника городской милиции Игоря Крамарева — и вниз по цепочке.

Через несколько дней один из руководителей Управления доложил, что ленинградские коллеги паникуют и просят помочь убедить Малахова явиться с повинной, обещая снять с него обвинение в убийстве.

— У нас есть выходы на Малахова?

— Есть.

— Хорошо, передайте ему просьбу ленинградцев, и как можно убедительнее.

Малахов явился с повинной, и обвинения в убийстве были предъявлены не ему, а… Шляйфману, директору Талькова. Правда, тот узнал обо всем заранее и уехал в Израиль.

Позднее я рассказал эту