Париж и Версаль

Сентябрь 1742 года

На следующее утро после поездки в Версаль я рассказываю Гортензии, где побывала, а она смотрит на меня круглыми от удивления глазами, которые теперь опухли и покраснели от слез. Она получила письмо от мужа – он вернется в Париж через десять дней. Эти новости ее приободрили. Она сидит в постели и сопит над чашкой шоколада.

– Мы отправляемся ко двору, – сообщаю я ей. – Я добьюсь должности при королеве… и ты тоже – пока не знаю, каким образом, но что-нибудь мы придумаем. В этом случае кров над головой у нас будет, так что с Морпа можно больше вообще никогда и ни о чем не говорить.

– Флавакур не одобрит этого, – говорит Гортензия, выслушав меня до конца. – Он не желает, чтобы я находилась при дворе, поблизости от короля и Луизы… Он в письме предлагает перебраться в Пикардию…

– В Пикардию? Не может быть, чтобы Флавакур поступил так неразумно.

Гортензия опускает глаза на блюдце. Я наливаю чашку шоколада себе и сажусь на кровать рядом с сестрой.

– Осторожнее, прольешь!

– Не пролью. Послушай, – терпеливо объясняю я ей, как ребенку. – Если бы даже Флавакур смог подыскать для тебя дом в Париже, ты не сможешь жить там одна. А в Пикардии? Ты же терпеть не можешь деревню! Вспомни, как ты маялась в Бургундии. Кругом козы, грязь! Версаль – единственное спасение. Там я смогу тебя защищать.

– И откуда ты только черпаешь силы? – бормочет Гортензия, закрывая глаза.

– Нам нужно уезжать через два дня. Когда приедет твой муж, все будет уже сделано, мы обоснуемся в Версале.

Гортензия неуверенно кивает. Кажется, она еще не убеждена в правильности такого хода. А если бы знала остальные мои планы, то просто разрыдалась бы.

– Вставай, – говорю я просительным тоном. – Тебе нужно расчесать волосы, иначе они так запутаются, что придется их подрезать. Тогда все станут думать, что у тебя завелись вши.

* * *

Как сильно все меняется и как быстро! Всего неделя, всего десять дней после кончины тетушки – и мы торжествуем победу! Я стала фрейлиной Ее Величества, в мое распоряжение предоставлены покои епископа Реннского – он сейчас посол при испанском дворе. Гортензию разместили в комнатах рядом с покоями Луизы. Мы посидели немного втроем – Луиза, Гортензия и я – в моих покоях. Мы обнимали друг дружку и много плакали. Ну, они плакали, а я делала вид, что не отстаю от них. Луиза носит унылое зеленое платье цвета вареного шпината. Выглядит она старше своих лет, а ей – подсчитываю я с некоторым удовлетворением – уже перевалило за тридцать.

Но она, как всегда, улыбается и заявляет, что сегодня – один из самых счастливых дней ее жизни. Говорит, что она в восторге, оттого что семья снова собралась вместе.

– Обещаю, что для вас я сделаю все, что только в моих силах, – говорит она искренним тоном, держа нас за руки, а глаза у нее сияют от радости и избытка чувств.

«А что ты можешь для нас сделать? – думаю я. – И что ты раньше для нас делала?»

Что самое удивительное – она совершенно не видит той угрозы, которую я могу для нее представлять, хотя не сомневаюсь, что весь двор только об этом и судачит. Той угрозы, которой я непременно для нее стану.

– Обязательно нужно еще раз пригласить сюда Диану! Она, наверное, сможет остановиться у тебя, Марианна, у тебя же так много комнат. Так много! И они такие просторные. – Она обводит мою гостиную ничего не выражающим взглядом.

Мы снова все обнимаемся, и они уходят, а я остаюсь одна.

Четыре комнаты, богато убранные. Гостиная расписана ивами и пагодами, а на полу лежит плюшевый ковер, затканный красными и золотыми нитями. Я снимаю туфельки, чулки и глубоко-глубоко погружаю ноги в ковер. Напоминает о котятах, об овечьем руне, обо всем, что есть на свете мягкого и нежного.

Я одна в моих собственных апартаментах, их нет нужды делить с тетушкой, Гортензией, с кем бы то ни было. Они мои. Чудесно! Я вытягиваюсь во весь рост на диване и будто слышу строгий голос тетушки, которая велит мне сидеть прямо и не разваливаться в креслах подобно какой-нибудь мартышке. Я загоняю этот голос в самые глубины разума: больше он мне не потребуется.

Горничная Леония последовала за мной из тетушкиного дома. Она встревоженно смотрит на меня, боится, не случились ли со мною судороги. Чтобы напугать ее еще сильнее, я скатываюсь с дивана и разбрасываюсь на роскошном ковре. Зарываюсь в него лицом, ощущаю запахи табака, собаки, гвоздики – да все равно, ведь в мире нет ничего прекраснее этого.

– Поди сюда, Леония, потрогай этот ковер. – Я притягиваю горничную к себе.

Она хихикает и ложится рядом. Потолок у нас над головами расписан облаками, которые поддерживает целая армия ангелочков. Мы молча наслаждаемся этим видом. Конечно, к этому я скоро привыкну, думаю я радостно, и мне кажется, что передо мной распахивается будущее. Оно чудится мне в виде долгой дороги, ведущей прямиком на небеса, нарисованные на потолке.

Версаль

Октябрь 1742 года

Морпа – дурной человек. Душа его полна злобы, как и говорил кардинал Флёри. Я знаю, что тетушка меня не жаловала, Господи помилуй ее душу, а теперь вот доказательство и его черной души. Он поставил Марианну и Гортензию в ужасное положение. И Марианне пришлось приехать прямо во дворец, чтобы получить должность при королеве. Какая смелость! И уж, конечно, она сумела заполучить себе тетушкино место, хотя из-за него спорили не меньше дюжины благородных фамилий.

Ришелье вскоре предложил (он вездесущ в последнее время), чтобы я уступила Гортензии свою должность при королеве, а мне он обещал место управляющей при свите инфанты, когда та приедет выходить замуж за дофина, – в следующем году, кажется. Замечательная перспектива!

Флёри рассердился, когда узнал, на что я согласилась. Он так посмотрел на меня, словно собирался прочитать длинную лекцию о том, что мне явно не понравится. Но затем его водянистые голубые глаза, уже тронутые желтизной, подернулись дымкой, плечи поникли, и он отвернулся. Было ясно, что Флёри потерпел поражение.

Когда я поделилась радостной новостью с королем, он слегка смутился, но сказал, что мысль хорошая и что нет на свете более почетной любви, чем любовь сестринская. Довольно странно от него это слышать, но я рада, что он согласился с моим решением.

* * *

– Ко двору прибыли мои сестры – Марианна и Гортензия, – сообщаю я Жакоб, когда она раздевает меня перед сном.