– Вы же не глупы, Марианна, – произносит Ришелье с заметным нетерпением. – Король не будет ждать вечно: он – король. Нельзя обращаться с ним так же, как с влюбленным лакеем. Да, охота доставляет ему удовольствие, как и любому другому, но охотнику, в конце концов, необходимо добыть дичь, иначе для чего охотиться? К тому же при дворе страшный ажиотаж. Вот уж восемь месяцев, как великая блуд… Ах, простите, все время забываю, что она была вашей сестрой… Так вот, уже восемь месяцев прошло после смерти Полины. И хотя Луиза, похоже, время от времени согревает ему постель, место главной фаворитки вакантно. Главное место.

– И вы хотите, чтобы его заняла я.

– Как я уже говорил, – кивает Ришелье, – вы далеко не глупы. Хотя мы очень мало встречались, мне все время кажется, что я вас хорошо знаю, быть может, даже лучше, чем вы сами. Вы станете для короля чудесной фавориткой. И задайте еще вопрос: отчего я остановил свой выбор на вас?

– Я не стремлюсь к тому, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я не осознаю, какую честь вы оказываете мне своим высоким мнением, – прохладным тоном сказала я. И, оставляя без ответа его вопрос, задала ему свой: – Каков же ваш интерес в этом деле?

– Как и у всех, – фыркает он. – Все понимают, что Луиза долго не продержится, поэтому идет напряженная борьба: кто успеет раньше занять место на королевском ложе? Есть восхитительная мадемуазель де Конти и Блистательная Матильда, о которой вы не могли не слышать. Но она слишком молода и глупа. Ей ни за что не удержать его внимания. А вот вы… Я верю в то, что вы окажетесь на высоте положения. Вы – совершенство. Красота и ум – могучее сочетание. А вдвоем мы составим непобедимый союз. Я претендую на пост первого министра, как только умрет этот монах-девственник. Мои источники сообщают, что у него с прошлого вторника не работает желудок. Он, должно быть, набит, как рождественский гусь. А столетний желудок такого давления не выдержит.

Так. Это правда, Ришелье будет очень могущественным союзником. Да и лестно то, что он считает меня способной помочь ему занять кресло первого министра, если…

– Я об этом подумаю, – говорю я, упорно глядя в окно.

Меня вдруг охватывает непреодолимое желание броситься бежать куда глаза глядят. Наверное, можно было бы уехать в Венецию. Ришелье там бывал и, по слухам, спал со столькими венецианками, сколько рыбок нет в тамошних каналах.

– Вам понравилась Венеция?

Ришелье моргает, но, к своей чести, не отвечает на вопрос. Потом говорит:

– Вы, случайно, не томитесь по Аженуа? – Вопрос звучит настойчиво, а в глазах зажигается лучик догадки. – Аженуа еще мальчишка. Я предлагаю вам короля, Марианна, короля! И вы станете тосковать по мальчишке? – Он делает паузу, собирается с мыслями. – Наверное, вам следует кое-что увидеть самой.

Вынимает из кармана письмо и подает мне. Когда я читаю, сердце ухает куда-то вниз, а руки начинают дрожать.

– Это фальшивка, – говорю я наконец, возвращая письмо ему. Письмо написано Аженуа некой женщине, которую он именует «Моя драгоценная Габриэлла». У меня не хватает сил дочитать до конца. – Это писал не он. Письмо подделано.

– Посмотрите на почерк, Марианна, – спокойно произносит Ришелье.

У меня сердце уходит в пятки и остается там. Руку Аженуа я знаю не хуже своей собственной, знаю твердое начертание каждой буквы и лишнюю завитушку у буквы g. И слишком хорошо мне знакомы строки из стихов Лабе:

– Откуда это у вас?

– У меня свои источники, – небрежным тоном отвечает Ришелье. – Всегда можно отыскать то, что стоит отыскивать. В данном случае мне жаль, что было что отыскивать.

– Я вам не верю. Вы… вы все это подстроили. Не сомневаюсь. Вы подослали… подослали к нему женщину…

Ришелье сочувственно покачивает головой, но по выражению его лица заметно легкое притворство.

– Аженуа – мужчина. Вы, Марианна, женщина очаровательная, однако мужчина в глуши Лангедока не в силах забыть, что он далеко от Парижа.

Я отворачиваюсь и закрываю глаза. Я вдруг чувствую, что потеряла нечто важное. Очень многое потеряла. Это не ЖБ с его Флёреттой, это Аженуа.

– Подите прочь. – Не желаю вспоминать, каким манерам учила меня Зелия. Я рассержена и не собираюсь этого скрывать.

– Мадам! Не нужно сердиться на меня. Это ведь не я…

– Я не сержусь! – выкрикиваю я. Мне очень хочется ударить его прямо в живот, в самую середину этого роскошного оранжевого камзола. – Если вы думаете, что это заставит меня изменить свое отношение к нему, то вы ошибаетесь. Ошибаетесь. Вы составили дурацкий заговор.

На мои крики прибегает лакей, и я отворачиваюсь, пряча слезы. Эти слова, выведенные черными чернилами, только что выжгли немалую часть моего сердца.

Ришелье отбывает.

– Мадам де ла Турнель, ее бедная свекровь сейчас оказалась в очень затруднительной ситуации, – объясняет он тетушке по пути к дверям. Руку он прикладывает к животу, чтобы намекнуть, что почтенная дама страдает болезнью, о которой не принято говорить вслух.

От Луизы де Майи

Версальский дворец

22 августа 1742 года