– Ничего страшного, – отвечаю я. – Вы же знаете, как я к ней относилась. Или как не относилась.

– Но все же она была вашей сестрой.

Бедняжка Полина. И все-таки я рада, что ее нет поблизости. Наверное, я бы и не подумала ехать в Версаль, будь она все еще там.

Аженуа возлагает на бал свои надежды. Он скоро отправляется в Лангедок и потому ухаживает за мной с особенным пылом. Хотя мое чувство к нему стало еще крепче, мы не продвинулись дальше поцелуев в библиотеке, коим посвящаем многие часы. Я не желаю быстренько покрутиться в стогу сена, как говорят в деревне. А как нам устроиться? Перегнуться над диваном или прислониться к книжной полке в библиотеке – под взглядами статуй, которые сторожат вход? У меня эта мысль вызывает дрожь. Нет уж. Однако Аженуа намекал, что в Версале у него имеются тайные апартаменты, куда можно пробраться черным ходом, так что никто и не заметит, как мы ускользнули с бала.

– Даже самый потайной выход не заменит меня в моей постели, – возражаю я на это. – Тетушка привыкла пересчитывать всех по головам.

– А нам необязательно ждать до самого конца бала, – страстно говорит Аженуа.

Я всматриваюсь в его синие глаза и думаю, как это будет приятно – провести с ним ночь. Обнаженной. И никого больше рядом, даже призрака ЖБ или образа жены Аженуа, которые могли бы испортить все удовольствие.

* * *

– От тебя замечательно пахнет, – заявляет Гортензия. – Как от пирога из сказок.

На мне простое белое платье с пояском из зеленого атласа. Его кармашки наполнены тмином, кориандром, мятой и прочими пряностями. Служанки сделали ленточки с гвоздикой и мускатными орешками и оплели ими платье. Тетушкин парикмахер заботится о наших прическах, а я припасла немного ягод можжевельника и лавровых листиков – пусть он вплетет их в мои локоны. Повар этому не рад. Он требует вернуть все эти ценности к завтрашнему дню, да еще без запаха пота.

– Простите, мадам, я хотел сказать – испарины. Без запаха испарины.

Гортензия поворачивается туда-сюда в своей тоге, наслаждается ощущением легкости. Эту римлянку ничем не нагружать!

Она очень оживлена, что бывает с ней редко. Нынче утром сестра призналась мне: кажется, она снова беременна.

– Я сознаю, что этот наряд неприличен, однако римляне, думается мне, были людьми умными. Как раз такую одежду и следует носить в жаркую погоду.

– Ты выглядишь голой в этом наряде, – говорю я ей, пока парикмахер вплетает в мои локоны душистую кожуру. – Такое впечатление, что ты надела ночную сорочку.

– И вовсе я не выгляжу голой, – с некоторой робостью возражает Гортензия. – Я похожа на римлянку?

Тетушка нервно бросает:

– Не уверена, что это подобающий наряд. – И правда, все изгибы тела Гортензии слишком хорошо заметны постороннему взгляду.

– Но, тетушка, – стоит на своем Гортензия, – мы же все будем в масках. Никто не догадается, кто я на самом деле.

– Ты выглядишь голой, – сразу говорит ее муж, едва переступив порог.

Гортензия устремляется к нему через всю комнату – прекрасно видно, как движутся при этом бедра! – и запечатлевает поцелуй на его щеке. Флавакур, обычно суровый и непреклонный, нынешним вечером на удивление благодушен. Пребывая в хорошем настроении, он лишь настаивает, чтобы жена набросила сверху широкую накидку и не смела ее снимать. Сам он оденется арабом, но лично мне думается, что ему куда больше пошел бы наряд Грозного Супруга. Кажется, он сразу схватится за свой ятаган, если какой-нибудь мужчина посмеет хотя бы улыбнуться святой Агнессе.

Когда прически готовы, мы надеваем свои маски. Моя украшена сушеной кожурой зерен ванили, раскрашенной в белый цвет. Потом спускаемся к карете. День сегодня по-зимнему холодный. Обычно путь из Парижа в Версаль занимает не больше двух часов, но сегодня изрезанная колеями дорога забита каретами – все спешат на бал. Похоже, добираться придется часа четыре.

* * *

Аженуа сразу бросается ко мне – он знает, как я одета. Его костюм немного смешон – все черное, даже чулки.

– Милая моя, – шепчет он и обнимает меня. При этом становятся видны раскрытые крылья из черного бархата. Я улыбаюсь ему, хотя и не уверена, что мне захочется сегодня отдаваться летучей мыши. В этом есть что-то зловещее, если не сказать нелепое.

– Милая моя, – говорит он снова, окутывая меня своими крыльями, – от тебя необычайно вкусно пахнет. Я хочу тебя съесть.

Толпа расступается, вокруг нас пробегают шепотки: не это ли сам король? Ожидание приключений, предвкушение чего-то необычного овладевает всеми. Маскарад дает свободу тем, кто постоянно находится на виду у других. Станет ли нынешняя ночь той самой ночью? Прежде чем Аженуа успевает потянуть меня в ряд для контрданса, моей рукой завладевает какой-то римский полководец.

– Еще один римлянин! – восклицаю я. – Что-то их нынче многовато.

– А это год римлян, – отвечает мне незнакомец, и я узнаю голос герцога де Ришелье. – Пойдемте, с вами желает познакомиться некто.

– Прежде вы должны сказать мне, что это за пряность. – Я запускаю палец в один из кармашков на поясе и протягиваю ему для ознакомления.

– Кориандр, – без раздумий отвечает Ришелье, потянув носом. – Или, как его называют индусы на своем языке, дхания.

Да, он потрясающий человек.

Он ведет меня по короткому коридору, мы поднимаемся двумя этажами выше и сворачиваем в маленькую комнатку. Она обшита белыми панелями, а окна выходят на Мраморный дворик. Я смотрю с высоты на целое море людей, заполонивших громадный двор. Калейдоскоп фигур и все оттенки цвета, льющиеся из главных залов дворца. Вечер весьма холодный, но над толпой поднимается пар, даже фонари мигают от жара. Помимо моей воли сердце бьется сильнее: я все думаю, с кем же это хочет познакомить меня Ришелье.

– Сир, я вернулся с тем изысканным блюдом, о котором имел честь вам докладывать.

Высокого роста Летучая Мышь, тоже во всем черном, одиноко стоит, сбросив свои крылья. Затем поворачивается ко мне и отвешивает низкий поклон. Нет сомнений – это и есть король. Свита на его фоне как-то теряется, уменьшается в размерах, и даже маска на лице не в силах скрыть сияние его бархатистых глаз. Он кланяется и подносит мою руку к губам. Ноги у меня подгибаются. Кажется, я сейчас упаду в обморок, а ведь раньше со мной такого никогда в жизни не случалось.

– Примите мои соболезнования в связи со смертью вашей сестры, – произносит он, и я слышу в его глубоком голосе неподдельное сочувствие.

– Ваше Величество, – я склоняюсь в глубоком реверансе.

– Этот господин – просто летучая мышь, госпожа Специя, – с упреком говорит мне Ришелье.

– Господин Летучая Мышь, – смеется король. – Да, мне это нравится. Для вас, дорогая госпожа, я всего лишь Летучая Мышь.

Он подводит меня к скамье, покрытой бархатом, мы садимся, потом он наклоняется и с удовольствием принюхивается.