К чести своей должна сказать, что при этом я не покраснела, но ответила ему холодным взглядом.

– Что ж, – говорит он, помолчав. – Мне просто необходимо было нанести визит даме, которая так захватила моего племянника. Мои люди доносят, что он сохнет, буквально сохнет по вам. Даже отказывается отправляться со своим полком в Лангедок.

В душе я улыбаюсь. Я тоже возражаю против этого. Герцогу же я говорю:

– Герцог д’Аженуа был близким другом моего мужа. И женат он на моей родственнице.

– М-м-м-м… – Ришелье смотрит на меня без всякого интереса и не пытается поддержать разговор.

Ну, я не из тех, кому требуется заполнить пустоту нервным разговором. Я тоже молчу и смотрю на него. Понимаю, что он приехал не без причины, только вот пока не знаю, в чем она состоит.

– Откровенно говоря, я удивлен. Так, немного. Да, он красавчик, но мне казалось, что вам захочется иметь человека более… солидного. – Я невольно восхищаюсь тем, как за изысканностью его выражений умело маскируется непристойный смысл этих слов. – Аженуа женат, дорогая госпожа моя, – продолжает Ришелье.

Я не удостаиваю его ответом: ситуация понятна нам обоим.

– Задумывались ли вы над тем… – он останавливается, и я догадываюсь, что за этим последует нечто важное, – чтобы бывать при дворе? Доставить утешение вашей милой сестре Луизе в час ее горестей? Помочь ей в… делах?

– Об этом я не думала, – говорю я чистую правду, хотя смерть Полины и устранила имевшееся препятствие.

Для себя я решила, что если снова выйду замуж, то подыщу мужа с положением при дворе. Там, где будет и Аженуа. Супруг-провинциал мне больше не нужен.

Ришелье смотрит на меня долгим, как церковная проповедь, взглядом. От него исходит удивительная энергия, и я вдруг догадываюсь, что он хочет всем этим сказать. В свете больше всего судачат именно об этом: кто станет следующей фавориткой короля? Теперь, когда умерла Полина, никто, кажется, не верит, что он удовлетворится только Луизой.

– Ну, это все равно. Мы должны чаще видеть вас при дворе, – заключает Ришелье, не сомневаясь, что его вопрос был понят вполне. – Приезжайте на празднества перед Великим постом. Думаю, мне удастся уговорить вашу тетушку. С тех пор как я бросил ей эту кость, она готова служить мне верой и правдой, – добавляет он заговорщическим шепотом, и я не могу сдержать усмешку.

Хотя с ним приходится быть настороже, я остро чувствую родственную душу за всей изысканной мишурой наряда. Это умный человек, который умеет смотреть на мир и видеть многое. Он снимает плащ с головы Гестии и откланивается.

Я же раздумываю над тем, что сказал Ришелье. Кажется, я поняла его правильно, однако… Три сестры? Если так случится, то сплетни не утихнут до следующего столетия. Предложение само по себе интригующее, и мне, конечно, очень лестно, что он вспомнил обо мне, – у него ведь, вне всякого сомнения, было из кого выбирать. Но не это меня интересует по-настоящему. Я люблю Аженуа.

Париж

Январь 1742 года

Луиза обнимает меня. Она, как всегда, цветет, но что-то ее очень тревожит. Я даю ей обещание, что не поступлю с ней так, как Полина. Слова вылетают раньше, чем я успеваю прикусить язык. В глазах Луизы волнами плещется горе, она отворачивается, чтобы успокоиться.

– Прости меня, Луиза! Мне следовало молчать как рыба! – Луиза смущенно смотрит на меня. – Рыбы вообще не издают никаких звуков, они самые молчаливые из всех тварей Божьих. Ну, если не считать всплесков в воде, но говорить же они не умеют, только производят шум. Совсем как я! Ах, извини, пожалуйста. Полину я любила больше всех на свете, но никогда бы не сделала того, что она.

– Конечно, ты бы не сделала, – очень тихо говорит Луиза после паузы.

– Никогда в жизни. И я так нелепо выразилась, я не это хотела сказать. Только то, что тебя я буду любить всегда. Нет, Полина тебя тоже любила, я уверена, что это так, но по-своему. Точно любила…

У меня в ушах все время звенят наставления мадам Ледиг, но вот пользы от этого никакой: не получается у меня сперва подумать, а потом уж сказать. Чтобы заставить себя молчать, я крепко-крепко обнимаю Луизу, насколько сил хватает.

* * *

Теперь я понимаю, отчего Полина всегда говорила, что жизнь у нее началась только тогда, когда она попала в Версаль. Как здесь чудесно! За последние несколько недель я смеялась больше, чем за все предыдущие годы, проведенные у монахинь и в пансионе мадам Ледиг. Ничего не могу поделать с собой – хихикаю все время, хотя все здесь ходят такие серьезные и молятся госпоже Благопристойности, как будто она – сама Дева Мария.

Придворные – это разодетые куклы с изысканными нарядами и множеством побрякушек. Я все еще ношу траур по любимой сестре Полине, но присматриваюсь к дамам, которые окружают меня с утра до вечера, – жду того дня, когда разбогатею и смогу наряжаться, как они. Дамы здесь носят воздушные шелка и газ – легкий, как крылышки у ангелов; их юбки расшиты цветами или геральдическими символами. Я обратила внимание на новомодные платья с рисунком на индийский лад, с ветками ивы или сценками из жизни китайцев, а также с розами, которые в нынешнем году стали страстью. Повсюду, куда ни посмотри, только розы и розы. Луиза указывает мне на герцогиню д’Антен, знаменитую роскошью своих нарядов, и мадам де Монбазон, которая в свое время носила блузу, сделанную целиком из змеиной кожи! Я встретила здесь свою единоутробную сестру Генриетту, дочь моей матери и герцога Бурбонского. Теперь она маркиза де ла Гиш, у нее есть собачка с расплющенной мордочкой – она понимает, кажется, только китайский язык. Генриетта носит ее повсюду в корзинке, раскрашенной под цвет ее платья.

Меня представили уйме важных придворных, но они, похоже, не желают видеть меня в упор. Луиза говорит, чтобы я не обижалась на это: в Версале люди не понимают, что значит быть добрыми. Стоит пройти через золоченые ворота дворца в увешанные зеркалами передние, и с людьми что-то такое происходит.

Манеры у каждого здесь безукоризненные, но никто не говорит прямо о том, что думает. Слова у них красивые и скользкие, как угри. Придворные умеют играть словами, придавая им двойной, а подчас даже тройной смысл. Комплименты не звучат как похвала, но считаются таковой. Смысл зависит не от того, что сказано, а кем сказано и по какому поводу. И все очень стараются сказать другому неприятную правду. У меня голова идет кругом. Меня сравнивают с Полиной, слова при этом прямо шелковые, но смысл в них вкладывают далеко не лестный.

– Волосы у вас такие непослушные, точно как у вашей сестры.

– Ваша сестра любила поесть, точь-в-точь как вы. Наверное, вам это нравится даже больше.

– Голосок у вас резковатый, прямо как у Полины. Как это очаровательно – снова слышать ее громкий голос.

Причем все это говорится с исключительным изяществом, каждое слово будто пришито к месту искуснейшим портным. А когда они шепчутся, мне как назло хочется говорить еще громче, уж и не знаю почему.