Париж

Январь 1742 года

Неожиданно жизнь снова стала интересной, и даже очень. Едва начался новый год, к нам приехал Эммануэль-Арман де Виньеро дю Плесси, герцог д’Аженуа. В последний раз я видела его на моей свадьбе шесть лет назад. Оказалось, что он куда красивее, чем мне помнилось. На нем был новейшего покроя камзол цвета спелой голубики, а волосы аккуратно заплетены на затылке в косицу. Роста он высокого, синие глаза смотрят решительно, а один зрачок похож на звездочку. Он поболтал со мною и Гортензией о всяких пустяках: о вине, о миндальных пирожных, выразил глубокое соболезнование в связи со смертью Полины и ЖБ, а затем вспомнил о нескольких пикантных похождениях в те времена, когда они с моим мужем вместе служили в полку. После этого гость откровенно поинтересовался, нельзя ли переговорить со мною с глазу на глаз. Я очень удивилась, но предположила, что он хочет сказать мне нечто, не предназначенное для чужих ушей, быть может, о той таинственной Флёретте, которую вспоминал мой супруг в горячке. Я взглянула на Гортензию, и она ответила мне таким взглядом, будто герцог попросил разрешения овладеть мною прямо здесь и сейчас.

Я считаю, что, будучи вдовой, вполне могу позаботиться о своей репутации, поэтому сказала сестре, что все будет в полном порядке. Тетушка на этой неделе уехала в Версаль, так что мы дома остались одни. Разумеется, по всему дому и саду слоняются дюжина лакеев и два десятка прочих слуг, а в часовне стучат молотками нанятые работники, но нам не хватает достойной компаньонки. Гортензия удалилась, нехотя делая каждый шажок, а герцог пересел из кресла на диван, поближе ко мне. Взял меня за обе руки и, не успела я напомнить ему, что у дверей стоят два лакея, задал мне совершенно невероятный вопрос:

– Скажите, верите ли вы в любовь с первого взгляда? Любовь, похожую на coup de foudre – удар молнии, – когда сердце проваливается куда-то вниз в то самое мгновение, когда стрела Купидона пробивает стальные доспехи самых твердых сердец?

Боже правый, да он настоящий поэт! Какая прелесть!

– Нет, месье, я в это не верю…

– И я вот тоже не верил. Пока не увидел вас на свадьбе. На вас было розовое платье и серебристая фата. О, дивное видение, воплощенная Венера – и здесь меня поразила молния. Coup de foudre! Отчего бы это? Меня захватило всего целиком. Не только ваш наряд, вы вся завладели моим сердцем.

Я овдовела уж больше года назад. Когда-то он сказал, что явится через год и один день, однако полк его стоял в Силезии, и лишь неделю назад он смог вернуться. А сегодня решил не упустить возможность и признаться в своих нежных чувствах. Я смотрела на него во все глаза. Наверное, никогда в жизни я не вела еще такую поразительную беседу. Никогда в жизни.

Герцог Аженуа встал и зашагал по комнате. Его признание потрясло меня, но в душе я была весьма польщена. Он очень красивый мужчина. Сильный, великолепно сложенный. А какие глаза! Полная противоположность ЖБ, чей образ меркнет перед моим мысленным взором с каждым уходящим месяцем.

Я о нем почти ничего не знаю, кроме того, что он приходится племянником герцогу де Ришелье, а следовательно, состоит в каком-то отдаленном родстве и со мной. А кто же не состоит в отдаленном родстве? На мгновение мелькнула мысль: не говорил ли ему обо мне дядюшка? От великого герцога я не имела никаких вестей после того, как минувшим летом он прислал мне книгу в подарок.

Я смотрю во все глаза на Аженуа и чувствую, что он не может оказаться ни слабохарактерным человеком, ни мелочным. Его признание очень лестно, оно заставляет сердце биться быстрее… Быть может, и в мое сердце вонзилась стрела Купидона?

Аженуа снова садится и снова решительно берет обе мои руки в свои. Это он проделывал множество раз – зря, что ли, повсюду только и говорят, какой он мастер соблазнять женщин? Объявляет мне, что должен теперь уйти, однако умоляет меня о позволении прийти завтра.

Лакей провожает гостя, а я остаюсь наедине со своими мыслями в сумрачной гостиной – яркому свету дня путь сюда закрыт тяжелыми бархатными занавесями и густыми рядами тисовых деревьев. Тетушка уже много лет перестраивала дом в новомодном стиле, но пока сумела лишь несколько обновить комнаты первого этажа. Здесь же, наверху, все осталось так, как в минувшем столетии. А может, и в позапрошлом.

Я обдумываю то, что сказал Аженуа. Такой красивый мужчина – одни глаза чего стоят! – сказал, что любит меня. Любит уже давно. Я пытаюсь отыскать за этими словами какие-нибудь скрытые расчеты и ничего не нахожу. Никогда не слышала, чтобы о нем злословили. В наши дни сплетни о мужчинах расходятся быстрее, чем сплетни о женщинах, так что о развратниках знает каждый. К таким он не относится, в этом я уверена, а ЖБ однажды (я хорошо помню!) говорил, что он – серьезный молодой человек. Что-то подсказывает мне, что Аженуа говорил со мною искренне. Я снова вижу перед собой его огромные синие глаза, высокие скулы, ощущаю его огрубевшую кожу, когда он берет мои руки в свои, вижу, как взлетают вверх его брови всякий раз, когда он хочет подчеркнуть то или иное слово. А он сказал, что любит меня.

Когда колеса его кареты простучали по вымощенному булыжником двору, в комнату входит Гортензия.

– И что же?

Мне хочется остаться наедине с воспоминаниями о только что происшедшем, рассмотреть их со всех сторон, насладиться ими, а потом снова бережно завернуть и оставить на будущее. Поэтому я машу рукой, словно отметая Аженуа и нашу с ним беседу.

– Сугубо личные воспоминания о ЖБ, – говорю я.

Гортензия прищурилась. Она превратилась в маленькую тетушку Мазарини – обе они провинциалки, даром что живут в Париже. Они погребли себя в этом доме, выработали одинаковые привычки, занимаются одними и теми же повседневными делами и предполагают, что я стану такой же, как они.

Я же хочу совсем другого.

Назавтра Аженуа приехал снова, и на следующий день тоже, и так – всю неделю до понедельника, пока не вернулась тетушка, исполнив свои обязанности при королевском дворе. Мы часами беседовали в гостиной, порой он брал мои руки в свои. Я чувствовала, что начинаю скучать по нему, даже раньше, чем он успевал уйти, а потом с нетерпением ждала его нового приезда. Никогда раньше не думала, что способна влюбиться, а вот теперь, кажется, это случилось. И всего за одну неделю. Ну, не удивительна ли жизнь? Мне припомнилось то отчаяние, с каким я покидала Турнель, – и показалось, будто я вспоминаю чью-то чужую жизнь.

Он познакомил меня с поэзией Луизы Лабе,[18] читал наизусть ее стихи.