Лампочка раскачивалась, и тени наши метались по стенам и попотолку, огромные и странные. Мы стояли и смотрели друг на друга. Нас разделялметр.

– Хорошо бы еще цветы, а? – пробормотал я. –А? Цветы бы еще сюда, ты не находишь? Бумажные, огромные…

– Бумажные – на похоронах, – прошептала она.

– Ну да, – сказал я. – Бумажных не надо.Лесные фиалки, да? Вот фиалки лесные. Считай, что они здесь. Вся комната полнаими. Считай, что это так.

Я поймал лампочку и, обжигая пальцы, вывернул ее. Несколькосекунд в кромешной темноте прыгали и расплывались передо мной десятки ламп, итени качались на стене. Потом темнота успокоилась. Потом появились синие окна итемная Катина фигура. Потом кофта ее выступила бледным пятном, и я увидел ееглаза. Я шагнул к ней и обнял ее.

– Нет, – отчаянно вырываясь, сказала она.

– Это неправильно, – шептал я, целуя ее волосы,щеки, шею, – это не по правилам. Твой девиз – «да». Мне ты должна говоритьтолько «да». Ты же это знаешь.

Она сильно, резко отворачивала свое лицо. Она вся стала вмоих руках сильной, твердой, упругой, уходящей. Мне казалось, что я ошибся, чтоя поймал в темноте какое-то лесное животное, козу или лань.

– Калчанов, ты подонок! – крикнула она, и я ее тутже отпустил. Я понял, что она имела в виду.

– Да-да, я подонок, – пробормотал я. – Я всепонимаю. Как же, конечно… Прости…

Она не отошла от меня. Глаза ее блестели. Она положила мнеруку на плечо:

– Нет, Колька, ты не понимаешь… ты не подонок…

– Не подонок, правильно, – сказал я, – сорванец.Колька-удалец, голубоглазый сорванец, прекрасный друг моих забав… Отодрать егоза уши…

– Ах! – прошептала она и вдруг прижалась ко мне,прильнула, прилепилась, обхватила мою голову, и была она вовсе не сильной,совершенно беспомощной и в то же время властной.

Вдруг она отшатнулась и, упираясь руками мне в грудь,прошептала таким голосом, словно плакала без перерыва несколько часов:

– Где ты раньше был, Колька? Где ты был год назад,черт?

В это время хлопнула дверь и в комнату кто-то вошел,споткнулся обо что-то, чертыхнулся. Это был Стаська. Он зажег спичку, и яувидел его лицо с открытым ртом. Он смотрел прямо на нас. Спичка погасла.

– Опять эта бородатая уродина куда-то смылась, –сказал Стаська и, громко стуча каблуками, вышел из комнаты.

– Зажги свет, – тихо сказала Катя.

Она села на кровать и стала поправлять прическу. Я пошел идолго искал лампочку, почему-то не находил. Потом нашел, взял ее в ладони. Онабыла еще теплой.

«Да, – подумал я. – Катя, Катя, Катя! Нет,несмотря ни на что, невзирая и не озираясь, и какое бы у тебя ни было лицо,когда я зажгу свет…»

– Что ты стоишь? – спокойно сказала она. –Вверни лампочку.

Лицо у нее было спокойное и ироническое. Она вдругпосмотрела на меня искоса и снизу так, как будто влюбилась в меня с этого, какбы первого взгляда, как будто я какой-нибудь ковбой и только что с дороги вошелсюда в пыльных сапогах, загорелый, видавший виды.

– Катя, – сказал я, но она уже надевала парку.

Она подняла капюшон, задернула «молнию», надела перчатки ивдруг увидела проект.

– Что это?! – воскликнула она. – Ой, какздорово!

– Катя, – сказал я. – Ну хорошо… Ну боже мой…Ну что же дальше?

Но она рассмотрела проект.

– Какой дом! – воскликнула она. – Потрясающе!

Я ненавидел свой проект.

– Топ-топ-топ, – засмеялась она. – Это я идупо лестнице…

– Там будет лифт, – сказал я.

– Это твоя работа? – спросила она.

– Нет, это Корбюзье.

Я закурил и сел на кровать.

– Послушай, – сказал я. – Ну хорошо… Я немогу говорить. Иди ко мне.

– Перестань! – резко сказала она и подошла кдвери. – Ты что, с ума сошел? Не сходи с ума!

– Для тебя у меня нет ума, – сказал я.

– Ты идешь к Сергею? – спросила она.

– Я иду к Сергею, – сказала она.

– Ну? – И она вдруг опять, опять так на меняпосмотрела.

– Считаю до трех, Колька, – по-дружески засмеяласьона.

– Считай до нуля, – сказал я и встал.

«Ну хорошо, разыграем еще один вечер, – думал я. –Еще один фарс. Поиграем в „дочки-матери“, прекрасно. Какая ты жалкая, ведь тыже знаешь, что наш пароль – „да“!»

Мы вышли из дому. Она взяла меня под руку. Она ничего неговорила и смотрела себе под ноги. Я тоже молчал. Скрипел снег, и булькалконьяк у меня в карманах.

На углу главной улицы мы увидели Стаську. Он стоял,покачиваясь с пятки на носок, и читал газету, наклеенную прямо на стену. Вруках у него был его докторский чемоданчик.

– Привет, ребята, – сказал он, заметив нас, иткнул пальцем в газету. – Как тебе нравится Фишер? Силен, бродяга!

– Ты с вызовов, да? – спросил я его.

– Да, по вызовам ходил, – ответил он, глядя всторону. – Одна скарлатина, три катара, обострение язвы…

– Пошли к Сергею?

– Пошли.

Он взял Катю под руку с другой стороны, и мы пошли втроем. Сминуту мы шли молча, и я чувствовал, как дрожит Катина рука. Потом Катязаговорила со Стаськой. Я слушал, как они болтают, и окончательно уже терял всенити, и меня заполняла похожая на изжогу, на сильное похмелье пустота.

– Просто не представляю себе, что ты врач, – каксто раз раньше, посмеивалась над Стасиком Катя. – Я бы к тебе не пошлалечиться.

– Тебе у психиатра надо лечиться, а не у меня, –как всегда, отшучивался Стаська.

Мы вошли в дом Сергея и стали подниматься по лестнице.Стаська пошел впереди и обогнал нас на целый марш. Катя остановилась, обняламеня за шею и прижалась щекой к моей бороде.

– Коленька, – прошептала она, – мне тактошно. Сегодня у меня был Чудаков, и я послала с ним Айрапету белье и варенье.Ты понимаешь, я…