— Я бывал там.

— Так вот, однажды мы повели Бэби в этуцерковь послушать музыку — как люди практические, мы считаем одним из главныхдел своей жизни знакомить ее со всем, что на наш взгляд могло бы ейпонравиться; и вдруг во время музыки мамочка (так я обычно зову миссис Миглз)расплакалась, и до того безудержно, что пришлось вывести ее из церкви. «Что стобой, мамочка? — спрашиваю я ее, когда она немного пришла в себя. — Посмотри,ведь ты же Бэби напугала». — «Да, ты прав, папочка, — говорит она, — но ведь нелюби я так нашу Бэби, мне наверно не пришла бы в голову эта мысль». — «Какаятакая мысль, мамочка?» — «Ах, господи, господи! — воскликнула она, и снова вслезы. — Как увидела я этих детишек, выстроенных тут ряд над рядом, дауслышала, как они, никогда не знавшие земных отцов, взывают ко всеобщему нашемуотцу небесному, так и подумала: а ведь может статься, какая-нибудь несчастнаямать тоже приходит сюда, глядит на детские личики и гадает — где же тут тобедное дитя, которое ей обязано своим появлением на этот грешный свет икоторому никогда не суждено узнать ни ласки ее, ни любви, ни лица, ни голоса,ни даже имени». Вот что значит женщина практическая! Я так ей тогда и сказал:«Мамочка, говорю, в тебе сразу видно женщину практическую».

Слушатель мистера Миглза, невольнорастроганный, кивнул головой.

— А назавтра я сказал ей: «Мамочка, я кое-чтонадумал, что тебе, должно быть, придется по душе. Давай возьмем одну извчерашних девочек к нам в дом и пусть она ходит за нашей Бэби. Мы с тобой людипрактические, и если бы потом оказалось, что у нашей маленькой служанки неслишком кроткий нрав и не во всем она поступает по-нашему, мы будем помнить теобстоятельства, которые тут надобно принять во внимание. Будем помнить, что вотличие от нас девочка с колыбели была лишена всего, что так благотворно влияетна человеческую душу — не было у нее ни отца с матерью, ни братишек илисестренок, ни домашнего очага, ни хрустальных башмачков, никрестной-волшебницы». Вот так и появилась у нас в доме Тэттикорэм.

— Но самое имя?..

— Ах ты господи! — вскричал мистер Миглз. — Обимени-то я и позабыл. Видите ли, в Воспитательном она звалась Гарриэт Бидл —имя, разумеется, случайное. Мы и сделали из Гарриэт Гэтти, а из Гэтти — Тэтти.Понимаете, как люди практические, мы решили, что ей приятнее будет отзыватьсяна такое славное веселенькое имя, и что это даже может способствовать смягчениюее нрава. Ну, а уж о фамилии Бидл понятно не могло быть и речи.[8] Зло скоторым нельзя мириться ни при каких условиях, воплощение чиновничьей тупости инаглости, допотопная фигура, чей сюртук, жилет и длинная трость символизируютупрямство, с которым мы, англичане, держимся за бессмыслицу, когда все ужепоняли, что это бессмыслица — вот что такое бидл. Давно вы не встречали живогобидла?

— Давно — ведь я двадцать с лишком лет провелв Китае.

— Ну так мой вам совет, — с большимвоодушевлением сказал мистер Миглз, приставив указательный палец к грудисобеседника, — старайтесь не встречать и впредь. Если мне в воскресный деньпопадается на улице процессия приютских ребятишек, во главе которой шествуетбидл в полном параде, я тотчас же спешу свернуть с дороги — уж очень хочетсянакостылять ему шею. Одним словом, о фамилии Бидл не могло быть и речи, и,вспомнив, что основателем заведения для бедных найденышей был некий Корэм, мырешили присвоить маленькой служанке Бэби фамилию этого добросердечногоджентльмена. Так ее и стали звать — то Тэтти, то Корэм, в конце же концов обаимени слились в одно, и теперь уж ее всегда Зовут Тэттикорэм.

Они еще раз молча прошлись взад и вперед, азатем постояли немного у парапета, глядя на море.

— Насколько мне известно, — вернулся кразговору собеседник мистера Миглза, когда они вновь зашагали по террасе, —ваша дочь — единственный ваш ребенок. Позвольте спросить вас — не сочтите этонескромным любопытством, мой вопрос вызван лишь тем, что я испытал многоудовольствия от вашего общества и, опасаясь, что в сутолоке этого мира нам,может быть, и не придется продлить знакомство, желал бы сохранить возможноболее полное представление о вас и о вашей семье — позвольте спросить,правильно ли я заключил из слов вашей достойной супруги, что у вас были ещедети?

— Нет, нет, — сказал мистер Миглз. — Это несовсем точно. Не дети, а ребенок.

— Простите, я, кажется, невзначай затронулбольное место.

— Ничего, не смущайтесь, — сказал мистерМиглз. — Хоть это и грустное воспоминание, но не тяжелое. Оно заставляет меняна мгновенье притихнуть, однако не причиняет мне боли. У Бэби быласестра-близнец; она умерла, когда ее глазки, — точно такие же, как у Бэби, —только-только стали виднеться над столом, если она привставала, на цыпочки.

— О-о!

— А поскольку мы с миссис Миглз людипрактические, то мало-помалу у нас сложилась привычка, которая вам может бытьпокажется странной — а может быть и нет. Бэби и ее сестра были настолько похожидруг на друга, настолько словно бы составляли одно целое, что у нас в мысляхони навсегда остались нераздельными. Напрасно было бы напоминать нам о том, чтонаша вторая дочка умерла совсем малюткой. Для нас она росла и развиваласьнаравне с той, которую богу угодно было сохранить нам и с которой мы всегданеразлучны. Бэби становилась старше, и сестра ее тоже становилась старше; Бэбиумнела и хорошела, и сестра ее умнела и хорошела вместе с нею. Я убежден, чтоесли завтра мне суждено перейти в лучший мир, я найду там дочку, в точноститакую же, как Бэби сейчас, и разуверить меня в этом так же трудно, как в том,что живая Бэби здесь, рядом со мною.

— Я понимаю вас, — тихо молвил его слушатель.