— А некуда назад ехать, Муслим. Мы пробовали, веришь? — Саша-Нильс засмеялся нехорошо и сплюнул. — Нету там больше трассы, Муслим. Мы сейчас с тобой поднимем Генку и попробуем пешочком обойти... Левее возьмем, как считаешь?

Похоже, сержанта мой паспорт уже не интересовал.

— А что... что там есть? — спросил я и снова не услышал собственный голос.

— А может быть, трасса на месте, но там стекло, — медленно сказал сержант. — Мы вернулись, веришь? Вернулись и уперлись в стекло...

— В стекло? — Я незаметно так отступил.

— Угу... — Он покивал в темноте. — Там только отражение и мертвый Гоблин.

СЛУЧАЕТСЯ, ЧТО ДЕВОЧКИ

БЫВАЮТ ОЧЕНЬ ГРУБЫМИ...

Сегодня утром вода превратилась в камень.

Сегодня утром воздушный шарик откусил голову Ребенку.

Когда я это увидела, я поняла, что есть вещи пострашнее уродства.

Пострашнее, чем то, что меня убивает всю жизнь.

До тринадцати лет я психовала, но вполсилы. То есть все не так. Я переживала, и очень сильно, но о всяких глупостях. Например, я плакала оттого, что на Восьмое марта можно не ждать подарков от одноклассников.

Оттого, что стыдно раздеться на пляже.

Оттого, что ни один мальчик не пригласит меня танцевать. Наверное, до тринадцати лет я выплакала все слезы. Бабушка несла всякую чушь вроде призывов не рождаться красивой. Сама она в юности была феерической принцессой, я видела фотографии, и видела на этих фотографиях шлейф феерических мужчин, скрасивших бабушкину тоскливую юность. Ведь, судя по русской пословице, ее юность должна была быть полной отчаяния и невзгод.

Русские пословицы врут. Можно вырасти милашкой, но так и не встретить счастья. Однако уродине бог шансов не оставил вообще. Теперь слезы у меня пересохли, но от этого не легче.

Потому что у меня никогда не будет детей.

У них есть деньги, я имею в виду маму и Жору, у Жоры куча денег. Я слышала, как мама рассуждала с ним на тему искусственного оплодотворения. То есть рассуждала она сама с собой, а Жора мычал в такт, укрывшись газетой. Мама сказала, что банк спермы, скорее всего, для Элички в будущем — это единственный шанс, а Жора прогудел в ответ, что может, еще все обойдется. Мама заплакала и спросила: что обойдется?

— Ты вообще когда-нибудь слушаешь, что я тебе говорю? — подняла она крик и ударила по газете, которой Жора отгораживался от суровых семейных будней.

Мой третий отчим мелкими порциями выдохнул дым, наверное, он считал до десяти. С моей мамой мужчины приучаются считать до десяти и даже до ста. А те, у кого плохо с арифметикой, у нас в семье не задерживаются.

— Мариночка, когда придет время, мы оплатим Эле все женские дела...

Вот мама. Еще один внушительный пример того, как лгут русские пословицы. Мама у меня милашка, но при этом вполне счастлива, аж в третьем браке. Она еще в детстве поругалась со всеми одноклассницами, но изрядный запас рублей ей вполне заменяет дружбу. Она обожает кататься, меняет пятое или шестое авто и при этом понятия не имеет, как заменить колесо. Нет, вру, колесо она как-то меняла...

Моя мама принадлежит к славному племени законченных стерв, она это признает и нисколько не комплексует. Когда она познакомилась с Жорой, он ее здорово насмешил. Жора заявил, что законченных стерв не существует, впрочем, как и начинающих. Оказывается, он классифицировал женщин всю сознательную жизнь и вывел массу закономерностей. Он вывел, что стервозность — это просто толстая-претолстая кожура ментального яйца, в которое ранимая девушка погружает свою неокрепшую душу. А потом девушка приучается всюду таскать на себе это яйцо, вроде горба, и в результате остается одинокой и всеми покинутой. Мужчины женятся на хрупких и нежных, так и не отрастивших себе горба-яйца. А те, которые гордо называют себя стервами, тоскливо стареют, заглядывая в счастливые окна чужих домов.

Так говорил великий Жора, а мама смеялась. Она ему живо продемонстрировала, с кем он связался, но Жора, как ни странно, не отступил, хотя я готова была ставить двадцать против одного, что он сдастся. Мама гнула его во все стороны, как вареную макаронину, пока не выбилась из сил. Как только она выбилась из сил, Жора купил кольца и заказал венчание.

Это было круто и дорого. Кстати, ни одну финансовую вершину мама не одолела на плечах мужчин, Мужчин она встречала, уже взобравшись на вершину, Они наивно покуривали в гордом альпийском одиночестве, не подозревая, кто карабкается следом. Когда мама последний раз втыкала альпеншток, выбранная жертва еще могла бы кинуться вниз.

При этом моя мама — дважды герой. Увидев, какая я получилась, она сделала выбор между заторможенным уродцем и красавцем-мужем-товароведом, который не желал уродца воспитывать. Позже, выскочив замуж за Иосифа, мама выдержала второй бой. Она справедливо предположила, что Эличка будет ревновать к потенциальному сопернику, и вскоре оставила чадолюбивого кавказца, так и не одарив его наследником. Третий, Жора, оказался терпеливее прочих, за что ему стоит воздвигнуть небольшой монумент. Этот монумент должен выглядеть так: внушительный диван, телевизор и круглый животик Георгия, поверх которого укреплена тарелка с его любимыми сухофруктами.

Когда я убедилась, что Жора у нас прижился, я робко спросила маму, зачем. То есть зачем ей нужен человек, от которого так мало толку? Он обеспечен, но Иосиф был гораздо богаче. Он не тупой, но скучен до зевоты. Он пресный, не умеет ухаживать, пузатый, ленивый, вечно жующий, вечно укрывшийся газетой, хомяк, бесцеремонный и храпящий мерзавец...

Я просто повторила маме эпитеты, которыми она награждала Жору.

— Ты глупая! — сказала мама и чмокнула меня в лоб.

— Без сомнения, — согласилась я. — И все равно, зачем?

— Затем, что он полюбил меня с моим яйцом и гор бом, — мама поглядела на меня вызывающе и гордо, как будто отхватила на диком пляже титул мисс «Не слишком отвисшие сиськи».

Она упомянула горб, но я на нее не обиделась. Я поняла, почему ей комфортно с Жорой. Мама позволяла ему видеть вместо стервы хрупкую, беззащитную фею, окруженную яйцом. То есть горбом. Какой бы фортель Марина ни выкинула, Жора всякий раз лишь радостно находил подтверждение своей гуманистической теории. Очевидно, в какой-то момент мама все обдумала и решила Жору полюбить.

У нее это получилось, я бы не смогла. Потому что я пока еще дура. Я пока еще верю, что любимый мужчина — это не тот, кого за глаза называешь «толстым мерзавцем».

Я не уверена, увижу ли когда-нибудь маму и Жору. Оказывается, очень тяжело признаться самой себе, что твоих близких больше нет. Это дикое ощущение, когда трусливый разум цепляется за самые нелепые надежды. Иногда я просыпаюсь и убеждаю себя, что мама где-то снаружи, ждет меня за стеклом...

Не хочу об этом...

Я расту одна, я получаю отличные оценки и уныло считаю дни до светлого выпускного вечера, который мне предстоит провести, не вставая из-за стола. Зеркала не входят в число моих приятелей. Оттуда подслеповато моргает корявое лобастое чудище, осыпанное разноцветными прыщами и веснушками. У чудища вдобавок торчат на редкость несимпатичные уши и косит левый глаз. Но это ерунда, ниже подбородка все еще безобразней.