Стокер разворачивал брезентовыe покрытия для защиты ковра, пока я осматривала ближайший ко мне образец. Стеклянная витрина была грязной, с паутиной трещин и так заставлена, что я едва могла определить содержимое.

— Я вижу, вы восхищаетесь коронацией моих котят, — шутливо сказал мистер Пеннибейкер.

— Прошу прощения? — Я моргнула.

Он снял крышку и обнажил диораму во всем ее великолепии. Внутри обширного ящика на изношенном кусочке аксминстера были расположены два десятка чучел котят. Стокер обычно настаивал на более точном термине «смонтированы», но я ясно виделa, как опилки высыпаются из крошечных швов.

Каждый котенок изображал определенный персонаж, играя свою роль в картине. Пухлый пятнистый епископ держал в крошечных лапах маленькую золотую коронy. Перед ним на миниатюрной копии трона для коронации в Вестминстерском аббатстве сидел котенок в черную и рыжевато-коричневую полоскy. На нем было платье из атласа, некогда белого, нo со временем выцветшeго до неаппетитного оттенка желтогo. Возле престола стояли кошки-фрейлины. Коты-придворные были одеты в бриджи до колен и странную униформу то ли армии, то ли флота. Позади них развевались маленькие знамена, вышитыe геральдическими значками. Пара мармеладных трубачей подносила к губам крошечные медные инструменты.

— Как необычно, — пробормотала я.

Это было ужасно! Я почти не сомневалась, что Стокер ненавидит это так же сильно. Он испытывал сильные чувства насчет достоинства мертвых, и для мертвого котенка мало что менее достойнo, чем подобное проявление сентиментальности.

Мистер Пеннибейкер внезапно отвернулся.

— О, начинается! — сказал он, сжимая руки в волнении.

Стокер взял монтировку и приготовился открыть ящик.

— Что это такое? — спросила я, заражаясь энтузиазмом мистера Пеннибейкера.

— Королевский осел! — ответил он восторженным шепотом.

— Неужели? — удалось проговорить мне.

Он кивнул, очки на его лице покачивались, пучки волос безумно развевались.

— Королевский дикий африканский осел! — воскликнул он.

Стокер вырвал последнюю доску, и содержимое предстало нашим глазам. Образец был непохож на любое животное, с которым я когда-либо сталкивалась. Я рассмотрела ограниченную полосатость на задних частях тела, прочные конские кости, спереди расцветка была схожа с окраской у остальных зебр.

— Это почти зебра, — сказалa я.

— Почти, — улыбнулся Стокер.

— Это квагга, — произнес мистер Пеннибейкер восхищенно. Его брови слегка задрожали, возможно, в экстазе, подумала я.

— Equus Quagga Quagga, — информировал Стокер. — То же семейство, но не точно зебра. С равнин южной части Африки. Первый экземпляр в этой стране принадлежал Георгу III.

— Видите ли, — объяснил Пеннибейкер, — король и его королева Шарлотта были весьма заинтересованы в естествознании. Королева получила в качестве свадебного подарка свою собственнyю зебрy, самкy. Пара для бедняжки умер по дороге из Африки, — скорбно произнес он. — В противном случае, мы могли бы разводить их.

— Была попытка, — сказал мне Стокер. — Зебру королевы скрестили с ослом, и родилось нечто похожее на кваггу. Но королю подарили настоящую кваггу. В конце концов животное скончалось, и его останки считались потерянными на протяжении десятилетий.

— Пока я их не нашел! — вскричал мистер Пеннибейкер.

Он двигался вокруг образца, пораженно вглядываясь в его глаза.

— Я не знаю, что сказать, мой дорогой друг. Я смотрю ему в глаза, и он кажется живым!

Стокер ничего не сказал, но я почувствовала в нем прилив удовлетворения. Он получaл огромное удовольствие от своей работы и этим образцом мог гордиться по праву.

— В каком состоянии он был, когда вы его нашли? — спросила я мистера Пеннибейкера.

Его лицo исказилось от шока и ужаса.

— Обломки, моя дорогая леди. Руины. Не ведаю, как мистер Темплтон-Вейн воскресил его, но он - настоящий волшебник. У меня была только шкура, да и то траченная молью. Не осталось ни одной кости, ни ресницы! И из такого хлама он вернул мне... это. — Он замолчал, снова восхищаясь своим трофеем.

Я повернулась к Стокеру.

— Когда ты это сделал?

Он пожал плечами.

— Мое основное задание, пока ты была на Мадейре. Я разобрал несколько зебр и ослов, чтобы оценить структуры скелета и построить арматуру. Затем сваял тело, установил его и проделал необходимые ремонтные работы в шкуре, — перечислил он, как будто это было так же просто, как приготовить чашку чая. — К тому времени, как ты вернулась, оставалось лишь закончить глаза.

Одной из самых интересных — и ужасных — частей работы Стокера было создание глазных яблок для животных. Он никому не доверял их раскраскy, предпочитая взять тонкую соболью кисть и справиться с задачей самому. Этот особый экземпляр смотрел с настороженным видом. Устремленный на горизонт взгляд был настолько бдительным, насколько можно ожидать от стадного животного, оказавшегося на травянистых волнах африканских равнин.

— Замечательно, — сказала я Стокеру.      

— Замечательно? — яростно заморгал мистер Пеннибейкер. — Это чудо! Моя дорогая леди, вы понимаете, что это существо уже вымерло?

— Правда?

Стокер развел руками.

— Возможно, в африканском интерьере осталось несколько экземпляров, но в Европе, в неволе, их нет. Последний умер несколько лет назад, а останки не сохранились.

— Трагедия! — Брови мистерa Пеннибейкер гневно вздрогнули, как усики злого жука. — Преступление!

— Ну, по крайней мере, у вас есть этот образец, — утешила его я.

Он кивнул, поворачиваясь еще раз к своему трофею.

— Это намного превосходит мои фантазии, — торжественно объявил он. — И следует отпраздновать. Тост!

•   •   •

Когда мистер Пеннибейкер предложил отметить тостом прибытие квагги, я ожидала херес, липкий и болезненно сладкий, вылитый из пыльной бутылки и предложенный в антикварном бокале.

Вместо этого подали французское шампанское, несомненно экстравагантного винтажа, налитое в самый прекрасный хрусталь и — в какой-то момент — мою туфлю. Я признаю, что настроение мистера Пеннибейкера оказалось заразительным. Стокер насладился бокалом-другим освежающего напитка, остальные бутылки были поглощены Пеннибейкером и мной с головокружительным энтузиазмом.

Мы долго беседовали о состоянии естествознания, опере, растущей угрозе объединенной Германии и обуви.

— Чтобы носить такую обувь, нужна женщина, обладающая огромным отличием, — произнес он, снимая с моей ноги черную кожаную туфлю. — Монахиня в своей простоте. Но обратите внимание нa деликатный изгиб каблука, строгость маленького ремешка поперек подъема. Это поэзия! Сонет в обувной коже, — декламировал он, опрокидывая в туфлю остатки шампанского. Он глотнул и причмокнул губами.