Падает гемоглобин, уходят лейкоциты, страдает микрофлора кишечника. Дальше перечислять не буду, потому что понятные мне слова в лексиконе закончились, а если начну оперировать сейчас незнакомыми, то сейчас же набегут критики – биологи да анатомы – и обвинят меня в сеянии неразумных знаний. Поэтому, как и всегда, лишь опишу то, что я сама чувствую. А описать это можно буквально тремя словами: болеть начинает все.

А за день до начала химии мы начинаем принимать выписанное врачом гормональное. От него, кстати, еще все сразу и толстеть начинают, но зато оно глушит многие воспалительные процессы и помогает организму перебороть последствия химии. Я пью его в таблетках, Света колит внутримышечно, никакой роли это не играет, просто каждый выбирает наиболее удобный для себя способ применения.

И утром в день “Х” мы приезжаем в больницу, сдаем мочу, сдаем много крови в разноцветные пробирки для многочисленных необходимых исследований и проходим УЗИ. Когда забирают кровь, то в вене сразу оставляют и прикрепленный пластырем катетер, чтобы потом не делать повторных дырок. А на аппарате УЗИ проверяют селезенку. Это кроветворный орган и для восстановления всех функций после химии она должна оставаться все время в пределах нормы. Чревато как ее уменьшение, так и резкое увеличение. Еще перед самым началом лечения нам дважды делали кардиограмму. Пока больше сердечко не проверяли, может, будут потом еще его работу смотреть, а может, и ограничатся.

Ну и убедившись, что все в порядке, сажают под капельницу. Ах да! Забыла написать про укол, который вводят внутривенно перед началом химии. Названия не знаю, но, по словам медсестры, это что-то для разжижения крови, чтобы бежала она, красненькая, пошустрее и яд от кончиков пальцев и до самых до ушей разносила как можно более оперативно.

В общем, сели. И потом влили нам по очереди по три бутыли жидкости. Нам, я пишу, потому что на процедуры мы со Светой приходим вместе. Обговариваем точное время встречи, сидим вместе в очередях на все процедуры, вместе и усаживаемся рядом со стойкой, обвешанной пластиковыми бутылочками с нашими лекарствами. Какие ощущения при введении? А никаких. Просто вливают нам по очереди из разных бутылей сначала одно противорвотное, а затем два противоопухолевых. Насколько я понимаю, точно такие же препараты применяют для лечения онкологии во всем мире. И в этом смысле наша страна не сильно отличается от передовых Германии и Израиля.

Говорят, что многие плохо себя чувствуют и при введении лекарства. Некоторые дамы сразу ложатся, потому что у них уже бывали случаи, когда еще под капельницей начинала кружиться голова и возникала угроза падения. У нас со Светой совершенно идентичная первая реакция: лишь краснеют лица и возникает повышенная возбудимость. И если в начале вливания мы просто болтаем друг с другом и остальными лечащимися, то к концу второго часа я бы назвала наше общение уже настоящим тараторством. Ну, в том смысле, что мы и тараторим, и тараторим, и тараторим. В принципе этим наше возбуждение и ограничивается.

Иногда возникают неприятные ощущения, если яд начинает бежать по трубочке системы слишком быстро. Но мы с этим успешно боремся. Верное время введения каждого препарата известно, и сестра регулирует скорость капель. Впрочем, еще на первой химии мы взяли процесс в свои руки, вооружились часами, засекли время, рассчитали примерную скорость опустошения бутылочек и теперь все время самостоятельно подкручиваем колесико. И в зависимости от наших манипуляций капли иногда торопливо бегут “кап-кап-кап”, а потом, остепенившись, выдают уже солидное и неспешное “кап”. Но в итоге к финишу мы приходим вовремя и громко кричим, подзывая медсестру и сдавая вахту: “Верочка, мы все!” Почему мы превращаем процесс химиотерапии в цирк? Да чтобы нескучно было. Вы же прекрасно понимаете, что если самим себя не развлекать, то в суровых стенах больницы можно зачахнуть не от болезни, а скорее от грусти и депрессии.

Ну, и собственно все. Процесс введения на этом и заканчивается. Можно идти домой. Ну а я даже и в этот день направляюсь на работу. Первый день начался. Часов через пять после процедуры наступает… Впрочем, можно я это допишу в другой раз? За один день накарябать столько много разных букв для меня уже слишком утомительно.

Звонила Лариса. “Купила себе новую швейную машинку, хочу старую отдать в хорошие руки, – начала она сразу о деле. – Возьмешь?” Конечно, возьму, почему не взять. В конце концов, если тоже решу купить себе новую, то эту также передам по цепочке в хорошие руки. А кладовка в новой квартире позволяет мне нынче складировать кучу всякого барахла. И хотя я так себе Плюшкин – я любитель скорее выбросить вещи, чем хранить, – но машинка в хозяйстве реально пригодится, да и не плохая она у Ларисы.

“В общем приезжай, забирай, у меня тележка есть, на ней до метро машинку и дотащишь” – вот на этих Ларисиных словах я уже к концу предложения громко смеялась. Какая тележка? Куда тащить? Пришлось Ларисе объяснять, что, пока я на метро доеду из своего центра до ее Кировского завода и дойду до ее дома на Васи Алексеева, меня уже и саму можно будет только на тележку. Ну и тащить.

Потом Лариса расспрашивала меня о настроении, о новой короткой прическе, о том, как я переношу химию. И, кажется, так окончательно и не поверила, что я давно уже и без сил, и без волос. Странно, если честно, ведь Лариса сама врач. Пусть она и не онколог, но все равно должна иметь представление о том, как влияет на организм болезнь и сколько жизненной энергии съедает химиотерапия. Я несколько минут пыталась ей что-то объяснять, но потом поняла, что устала. В итоге Лариса решила мне сама с помощью сына машинку привезти. А заодно обещала и пирог домашней выпечки. И я поняла, что она решила начать меня баловать.

И, кстати, о помощи. Есть рядом люди, которые, узнав о моей болезни, продолжают вести себя, как и прежде. Они шутят, смеются, балагурят, они заставляют меня забыть, что я сегодня слаба. Но в какой-то момент протягивают вкусное со словами: “Съешь и мое, тебе сейчас это нужнее” – и незаметно поддерживают под локоть в момент, когда меня слегка заносит от потери равновесия. Это такие простые будничные мелочи, но в каждый подобный миг меня захлестывает волна благодарности и нежности к миру. И есть те, кто с пафосом говорит: “Ты мне сразу звони, если что, я помогу”. А звонить-то им как раз и не хочется.

Пожалуй, сделаю самой себе памятку на будущее. Когда я захочу кому-то помочь, надо просто это осуществить. Буднично, тихо и без огласки сделать то, что в моих силах. Лучше купить буханку хлеба, чем пообещать килограмм икры. Больные не всегда просят о помощи. Больным это зачастую неловко. Больные очень боятся получить отказ.

Сегодня на час пораньше ушла с работы, чтобы успеть на дневной показ очередных “Смурфиков”, и утащила с собой и своего дизайнера. Идея как-то родилась внезапно, мы залезли на сайт ближайшего кинотеатра и, хором закричав “Последний сеанс через двадцать минут!”, побежали из офиса. И вот сегодня я и поняла, насколько сильно сдала.

До кинотеатра от нашей работы всего километра полтора, и раньше я такое расстояние спокойно проходила меньше чем за пятнадцать минут. К тому же, чем втискиваться, пусть и на пять минут, в переполненный вагон метро, по старому городу, по его историческому центру намного приятнее пройтись пешком. Мы и пошли. Надя – девушка худенькая, юркая, шустрая, и раньше, буквально совсем еще недавно, она всегда торопилась за мной почти вприпрыжку и за моей спиной приговаривала: “Ой, ну как вы так быстро ходить умудряетесь?” А сегодня это я за ней едва поспевала. Она шла все тем же обычным своим шагом, а я почти бежала, чтобы не отстать, и понимала, что у меня уже начинают отказывать ноги, а я сама потихоньку задыхаюсь. Она оглянулась, все поняла, сказала: “А давайте-ка поедем на метро” – и окинула меня жалостливым взглядом. Мы развернулись в обратную сторону и через несколько десятков метров спустились в подземку.