‒ Ты меня искала, ‒ не спросил, констатировал, спокойно и невозмутимо, голос пустой, совсем без интонаций, а затем уже задал вопрос: ‒ Зачем?

Кира подняла глаза.

Лицо каменное, отстранённое. Даже глаза не блеснут сквозь пряди волос. Ни одной лишней эмоции. Ни одного лишнего слова. И Кира тоже ответила сухо, по-деловому:

‒ Мне нужна твоя помощь.

Дальше не получилось остаться бесстрастной. Обхватила себя за плечи, сжала. В прямом смысле взяла себя в руки. И всё равно сбивалась, иногда с трудом подбирала слова, перескакивала с одного на другое. И еле выговорила ‒ про ребёнка.

‒ Я хочу его найти, ‒ заявила в заключение, и голос дрогнул, а в ответ ‒ молчание.

Кира предполагала, что так и будет. Нельзя же легко проглотить её признания. Настолько невероятные, настолько непресказуемые. И то, что существует ребёнок, который…

‒ С чего ты взяла, что он жив?

Такое ощущение, словно опять холодный душ прямо в лицо. И, главное, тогда, когда подобного никак не ожидала. Равнодушно, безжалостно. Но…

Отрезвляюще. Опять отрезвляюще.

Вдруг он прав? Такой вариант Кире даже в голову не приходил. Зациклилась на зовущем плаче, который постоянно снился, мерещился.

Нет. Точно, нет. Не прав он. Нисколько.

‒ С того и взяла, что мне о нём не сказали, ‒ зло процедила Кира сквозь стиснутые зубы, а после выговаривала громко и чётко, едва ли не по слогам: ‒ С того, что я совсем ничего не помню о тех месяцах. Это ведь не может быть просто так.

И себя убеждала, и вдалбливала нужные мысли в его бесчувственную голову. Но результат получился неожиданный.

‒ Лучше забудь, ‒ произнёс Ши негромко.

‒ Что? ‒ никогда до Киры не доходили сразу его предельно урезанные мысли, и обычно он ждал, пока она не поймёт, но в этот раз снизошёл до объяснений:

‒ Забудь о нём снова. И живи дальше.

‒ Что ты несёшь? ‒ теперь Кира отказывалась верит в услышанное. ‒ Почему?

Она сходила с ума, а Ши, похоже, ни капли не волновало происходящее. Не задевало, даже краешком. Его надёжно защищала непробиваемая стена из целесообразности и трезвого расчёта.

‒ Допустим, ты сумеешь забрать ребёнка. А потом? Вас не оставят в покое. Никогда. Пока не вернут его назад. И всё заново? И так бесконечно? Бессмысленно же. Потому и забудь.

У него прекрасно получается. Разумность и логичность. Плюс спокойная уверенность в собственной правоте. Загасит любой пыл. Убедит кого угодно.

‒ Нет. Не бессмысленно. Я же не могу его забыть. Он же будто часть меня. Это мой ребёнок. Мой. И я не хочу, чтобы из него сделали такого… ‒ Кира запнулась.

Всё-таки нелегко выговорить слова, которые ‒ точно знаешь ‒ сделают больно кому-то другому. Но Ши невозмутимо закончил:

‒ Как я.

Ладно. Раз он произнёс сам.

‒ Да. Как ты. Как Яна. Разве тебе не лучше меня известно, какого это? И ты согласишься, чтобы… ‒ Кажется, он не понимает, но и Кире трудно проговорить. ‒ Ты не думал, что этот ребёнок ещё и твой?

‒ Нет, ‒ прозвучало моментально. Но это был не страх перед нежелательной правдой, это была всё та же твёрдая убеждённость. ‒ От меня не может быть детей.

‒ Ты так уверен? ‒ вырвалось само собой. Негодующее, немного презрительное.

‒ Уверен. В качестве побочного эффекта ‒ нарушение репродуктивной функции.

Из-за вечной его бесстрастности, из-за ровности интонаций и сухой официальности фразы, из-за того, что Кира знала о нём, сомнений не возникало в истинности его слов. Да Кира и сама так же думала. Не может быть детей. Он же не совсем человек.

‒ Тогда… получается… ‒ растерянно забормотала Кира, ‒ я даже не знаю, с кем…

‒ Это не обязательно, ‒ перебил Ши. ‒ Тебя могли использовать как суррогатную мать.

Успокоил. В обычной своей манере. Худшее перебиваем ещё худшим.

‒ И тогда, скорее всего, ребёнок совсем не твой.

‒ Мой! ‒ воскликнула Кира. ‒ Я знаю, что мой!

Его предположения не из пустоты, из личного опыта. Звучат слишком реалистично, сбивают с мыслей, отрезвляют. Но Кира не будет им верить. У неё есть цель. У неё.

Пускай Ши тут посторонний, никакой личной заинтересованности. Те нити, которыми Кира пыталась их соединить, он оборвал легко и хладнокровно.

Ничего не связывает? Ну и пусть! Если уж на то пошло, Кира готова ему заплатить.

‒ Слушай, я же не предлагаю тебе растить ребёнка вместе. Что будет потом, тебя не коснётся. Не переживай. Просто ‒ помоги найти.

Посмотрела в упор. В конце концов, там, за чёлкой, есть же у него глаза. И сам-то он видит её взгляд.

‒ Тебе не стоило на меня рассчитывать.

Что он сказал? Как он сказал?

Врезать захотелось. Ему. За эту безучастность. За бесконечные отговорки. За то, что Кирины проблемы ему абсолютно фиолетовы. Но удалось только выдохнуть:

‒ Почему?

Тонкие губы на мгновенье сжались. А больше ничего не изменилось. И слова:

‒ У меня чип в голове. Я теперь на управлении. Делаю только то, что велят. Вряд ли мне позволят заниматься чем-то посторонним.

Голос ровный, по-прежнему бесстрастный. А эффект, как от удара. Оглушил. Зазвенело в голове, разметало мысли.

‒ У тебя… что? На каком управлении?

Но Ши не обращал внимания на Кирины вопросы, говорил дальше, про то, о чём хотел сам:

‒ Ты пока не уезжай. Я постараюсь найти кого-нибудь, кто тебе поможет.

Кира не воспринимала смысла.

‒ Подожди. Ты сказал…

Ши перебил, поднимаясь из-за стола:

‒ Мне пора. Надо идти.

Развернулся, зашагал прочь, к дверям.

‒ Стой!

Не остановился. Конечно. Сделал вид, что не услышал. Но даже если догнать, даже если заорать прямо в лицо, он всё равно больше не добавит ни слова. Разве только ещё раз повторит: «Мне пора».

***

Шёлковая скатерть играла бликами и переливами оттенков. Кира, сдавив виски ладонями, пялилась на неё почти в упор. И не видела. Хотя её чернота, самое то для одолевавших сейчас мыслей. Отчётливо вырисовывались на тёмном, словно выведенные белой краской, совсем недавно услышанные слова: «Чип в голове. На управлении. Делаю, что велят». Они же не могли быть правдой. Что-то из разряда совсем уж невероятного. Но и придуманными они быть не могли.