‒ О, Кирюха! ЗдорОво!

Семёнов. Действительно по телефону болтал. Но уже закончил, мазнул пальцем по экрану, засунул мобильник в карман, стянул с головы капюшон и шагнул навстречу.

‒ Давно не виделись. Ты где пропадала столько времени?

‒ Болела, ‒ Кира сказала первое, что пришло в голову.

Не правду же!

‒ Чем таким? Что долго.

Семёнов смотрел с любопытством. Скорее даже, рассматривал. И неуютно становилось, хотелось спрятаться от его заинтересованного взгляда.

‒ А ты что здесь делаешь? ‒ чтобы не отвечать ему, сменила тему Кира. ‒ Ваш же факультет в другом здании. Машку ждёшь? ‒ предположила и сразу подумала: уйти надо быстрее, чтобы опять не влезть в чужие отношения.

‒ Хм, Машку! ‒ Семёнов усмехнулся. ‒ Она же зимой перевелась. Поближе к дому. А вообще, мы с ней ещё осенью разбежались. Сразу после каникул. ‒ Он скорчил потешную физиономию и с пафосом добавил: ‒ Чувства не выдержали испытания разлукой. ‒ И опять уставился на Киру. ‒ Ты какая-то не такая.

‒ В смысле?

‒ Ну-у, не знаю. Или я просто подзабыл.

‒ Наверное.

У Семёнова выражение на лице, будто он в сомнениях. Например, в таких: сказать ‒ не сказать, сделать ‒ не сделать. Но Кире совсем неинтересны его душевные метания.

‒ Ну ладно, пока. Я пойду.

‒ Кир! Если бы я не с Машкой первой познакомился…

‒ Мне правда пора, ‒ она не собирается выслушивать эти несвоевременные признания. ‒ Время поджимает.

Семёнов, ты тоже в прошлом. Кира же твёрдо решила, отодвинуть назад всё, что случилось. Если получится, забыть.

Сколько уже раз она начинала новую жизнь? Сколько уже раз представляла? Как переворачивает очередную страницу, и вот перед ней лист, идеально чистый. Пиши, что хочешь, не оглядываясь. Создавай с ноля. Но постепенно сквозь свежие строчки, сквозь нетронутую белизну проступают знакомые образы. Миражи, нарисованные памятью. Заманивают, притягивают, обещают.

Но ведь обманут же. Опять обманут.

Возвращалась домой вечером, уже темнеть начало, и заметила между домами человеческую фигуру. Не очень-то чёткую ‒ далековато ‒ да ещё в плаще, длинном, широком, неопределяемого блёклого цвета. И почему обратила внимания?

Может потому, что руки казались непропорционально длинными. А может потому, что двигался человек чересчур плавно, словно не шагал, а плыл по воздуху, не касаясь ногами асфальта. А потом замер, обернулся. Увидел Киру и улыбнулся. Рот неестественно большой, беззубый. И глаза большие, почти круглые.

Нет! Не могла Кира на таком расстоянии и при таком освещении правильно оценить размер глаз, а уж тем более разглядеть есть или нет зубы во рту.

Сны, странные происшествия, и прежнее, никуда не исчезнувшее чувство вины перед родителями. Будто какая высшая сила наталкивала Киру на мысль: хочешь найти ‒ ищи, хочешь узнать ответы ‒ задай вопросы. Понятно, кому.

Значит, надо вернуться. Не факт, что храм Киру снова впустит, но стоит же попытаться. Вариантов у неё нет: только попробовать войти там, где она вышла. Других дверей она просто не знает.

Родители и слышать не желали о новом Кирином отъезде. Мама даже разревелась, стоило завести разговор, а папа хмуро молчал, смотрел с упрёком. И Кира сама едва не разревелась. От отчаяния и бессилия. Ну не могла она поехать без родительского согласия. И не поехать не могла. А потом папа произнёс:

‒ Я еду с тобой. ‒ И добавил тихо и мягко, но так что возразить не хватило сил: ‒ Это не обсуждается.

Хорошо. Поехали вдвоём. Остановились в том самом хостеле, в котором когда-то жила Кира. На всякий случай, но на самом деле не планировали здесь ночевать. Есть же подходящий вечерний поезд.

Дальше ‒ Кира одна. Папа, как хочет, но придётся ему посидеть в хостеле, подождать. Это тоже не обсуждается. Кире почти двадцать, не надо её за ручку водить. Справится сама. Теперь точно справится. А папу храм не впустит в любом случае. Да и Киру ‒ вряд ли. Так что и переживать нечего: вернётся она через пару часиков, никуда не денется.

Почти так и получилось. Заброшенный монастырь остался заброшенным монастырём, никаких таинственных путей. Облезлая дверь с трудом подалась, мерзко заскрипела, а за ней… пустое холодное помещение. Обшарпанные стены в грязных подтёках, осыпающаяся штукатурка, пол, не видимый под слоем мусора. Смысла нет входить.

Кира вздохнула, отгоняя разочарование. Ведь предполагала же, что так и будет. Она своё дело сделала, Сумеречному храму она больше не нужна.

С досады пнула подвернувшийся под ногу камешек. Как же это? Несколько месяцев, безвозвратно канувших в небытие, кусок Кириной жизни, оторвавшийся и пролетевший мимо неё. Что происходило в это время? И почему ей не сказали о нём? Или нарочно подчистили память, заставили забыть нечто важное?

Что? Что? Что?

В груди тоненько задрожала необъяснимая тревога. Опять сердце бухает, и спина намокла от пота. Отчего-то подумалось, будто в тот таинственный промежуток времени случилось ужасное.

Интуиция? Или возвращаются воспоминания?

Образы ещё не оформились ‒ не ухватишь, не разберёшь. Но от них уже не по себе. Страх накатывает. А, может, слабость.

Возвращаться надо скорее.

Тропинка мелькала под ногами. Роща, свежая зелень, белые стволы берёз. А вот храм. Самый настоящий. С золочёными куполами. Над дверями ‒ барельефы ангелов. Застыли неподвижно и смотрят пустыми глазами. Один ‒ прямо перед собой. А у другого голова чуть наклонена. Уставился на Киру.

Всё равно же слеп. Всё равно же не видишь. Да и не существуешь ты. Не живой. Что там под светлой краской? Штукатурка, бетон, глина?

Кира его тоже не видит. Пелена перед глазами. И с каждым мгновением гуще.

Опутала, подхватила, поволокла.

Ну ведь уверяли же, что всё закончилось! Что никаких странных приступов теперь. И опять?

Наверное, пора привыкнуть. Отключилась в одном месте, очнулась совсем в другом. Сейчас, для разнообразия, в машине «Скорой помощи». Немного потряхивает, мотор тарахтит, потолок низко, и стены на расстоянии вытянутой руки, а рядом женщина в голубой с белыми полосками униформе.

‒ А-а, очухалась. Как зовут?

‒ Кира.

‒ А фамилия?

‒ Ратманова.

Проверку на вменяемость прошла. И память не отшибло окончательно. А ещё поняла: это был обычный обморок. Никаких полётов к свету в серебряном луче.