и пальцы – это не более, чем передатчики информации. Но тут же звонит какой-нибудь тип с осипшим от перепоя голосом, и начинает вопить: короче так, мамзель, диктую: если ты, (незынзур выр.) завтра не вернешь бабки (незынзур выр.), то я тебя (незынзур выр.) смешаю с (незынзур выр.) И засуну тебе (незынзур выр.) в твою (незынзур выр.) (незынзур выр.)

Дело в том, что матерные выражения в пейджинговых сообщениях недозволительны, поэтому мы должны тщательно отслеживать непечатные слова, а подчас и целые фразы, дабы заменять их на нейтральное «незынзур. выр.» Зато, когда я прихожу домой, то в моей голове регулярно проскакивают такие «незынзурвыры» как будто я работаю не в престижной конторе, а в подсобке у грузчиков. Парадокс заключается в том, что, несмотря на безумную неразбериху в моей голове, я никогда не смогу добровольно бросить эту работу. Я срослась с городским телом, стала его органом, избавиться от которого можно только методом жестокой, без наркоза, ампутацией. Но я же не Ван Гог, чтобы резать собственное ухо…

В конторе Машка, позевывая, сворачивает вещи и сдает мне «вахту». Я с тоской гляжу ей вслед. Среди девиц, работающих здесь, я кажусь себе старой калошей, хотя многие утверждают, что я еще «ничего». Даже сам шеф-американец пару раз пытался ко мне приставать. Впрочем, этот мерзкий Анкл Бенц, как я его называю, не пропустил здесь ни одной юбки. Ходит слух (который скорее всего он сам и распустил), что ему нужна русская жена. Якобы он, в связи с успешной работой компании, решил окончательно перебраться в Россию. А так как эта версия вскоре размножилась, раздулась и обросла сведениями о денежных счетах «хозяина», то теперь ему нет необходимости прикладывать хоть какие-то усилия, чтобы заманить этих бабочек-красоток к себе в койку, на водяной матрас. Даже не поворачивая головы, я вижу как они автоматически долбят клавиши, принимают сообщения, а в глазах у каждой мечтательно светится по пол сотни звезд с пестрого американского флага. Что касается меня, то сэр Николас мало трогает мое воображение, отчего довести работу до автоматизма никак не удается.

На мгновение ночные страхи опять накатают на меня и, убрав палец с кнопки, которую надо нажимать, как только поступит звонок (иначе нажмут другие и заработают на этом свой процент), я застывшим взглядом смотрю на подергивающиеся строчки на экране монитора. Они выстроены лесенкой, из которой складываются чьи-то жизни и взаимоотношения. Есть там с десяток и моих изломанных ступеней. Много лет назад я уехала из маленького южного городка, чтобы штурмовать Северный Олимп. Но Город меня невзлюбил в одночасье – слишком горячая кровь в жилах мешала нормальному течению жизни. Если бы я умела делать вид, что меня, как большинство моих пейджировских абонентов, волнует только хлеб насущный, то вошла бы в городские ворота без проблем. Но по молодости говоришь то, что думаешь, думаешь то, что чувствуешь, а чувствуешь то, что жжет изнутри, поэтому призрачные двери ледяного дворца захлопнулись передо мной, так и не успев раскрыться. За десять лет у меня практически не появилось друзей (в том широком смысле, который подразумевается на Юге, когда друзья – это больше, чем родственники), а с мужем мы зажили долго и счастливо, проплывая по огромной квартире, как рыбы в аквариуме, практически не пересекаясь. Мой муж из аборигенов – настоящий горожанин с холодным сердцем и здравым рассудком. Подруги по общежитию плакали от зависти: найти местного, с отдельной квартирой, да еще и бизнесмена – предел всех желаний. Но за десять лет совместной жизни я поняла, что мы находимся по разные стороны городских ворот. Муж – человек, который гуляет сам по себе. Мама, изредка приезжая к нам, до сих пор тяготится его присутствием потому, что он умудряется быть и не быть рядом одновременно. Я к этому привыкла, но окружающие в таких случаях начинают чувствовать себя дискомфортно – как если бы рядом нахально шастало Кентервильское привидение, не обращая на вас ни капли внимания. Долгие годы мама пела песню о том, что мне нужно срочно подыскивать другой, альтернативный вариант супруга и успокоилась лишь три года назад, когда наткнулась на мой пустой взгляд. Со временем я все чаще ловила себя на мысли, что постепенно становлюсь такой же как муж – вещь в себе. Люди вокруг, включая мою маму, больше не вызывают у меня не только симпатии, но и желания вообще как-то с ними взаимодействовать. Я думаю, что работа в пейджинговой компании привлекла меня именно тем, что не нужно общаться с Городом напрямую, смотреть ему в глаза и соприкасаться с мирком, который мне совершенно чужд и неинтересен. Я люблю все эти кнопочки и дисплеи, потому что они напрочь отгораживают меня от других жильцов. Мать кричит, что муж сделал из меня урода, что они совсем по-другому меня воспитывали, но я не слышу ничего из того, что она говорит. Я осталась у дверей в Северный Города, примерзла к ним и заснула, как девочка со спичками – ни там, ни тут.

«Здравствуйте, вас приветствует пейджинговая компания «Суперлинг»!

В трубке молчание. «Говорите, вас слушают» – раздраженно гавкаю я, потом что еще только час ночи, а я уже безумно устала.

«Скажите, сегодня можно с вами поговорить?» – вдруг раздается приятный мужской голос.

Я узнаю своего поклонника, если, конечно, у городского уха могут быть поклонники (чуть не сказала уха-жоры). Он звонит мне иногда просто так, от нечего делать. Знает мой голос и может трезвонить хоть миллион раз, до тех пор, пока я не нажму заветную кнопку соединения. Говорит, что ваяет ангела, а я – его Муза

Мимо, расточая аромат дорогого одеколона, проплывает сэр Николас, и я вмиг становлюсь серьезной.

– Я могу только принимать сообщения

– Но вы ведь не бездушная машина, давайте немного поговорим.

– О чем?

– О жизни

– Она меня не интересует

– Меня тоже, давайте встретимся после работы. Вы когда заканчиваете?

– В пять утра. Но…

– Я буду ждать вас у выхода.

– А как вы меня узнаете?

– Женщину, которую не интересует жизнь, узнать не сложно.

Я уставилась в монитор, судорожно соображая, что именно произошло. С какой стати я согласилась встретиться с незнакомым мужчиной в то время, когда даже птицы еще не проснулись? Но было в его голосе что-то такое, давно забытое, словно из прошлой жизни. Ласковый тембр, от которого мое ухо начало ныть и болеть.

Он стоял на мраморных ступеньках – симпатичный мужчина лет 35-ти. Увидев меня, сразу подал руку, чтобы помочь