злодеев…

Евангелие от Луки

Ученик увидел вдалеке вершину Голгофы. Она была покрыта крестами. Над ними кружились вороны

Римляне запугивали иудеев зрелищем жестоких казней. Ставили кресты на горе или пускали по рекам плоты с распятыми. Вода далеко разносила стоны и проклятия умирающих, ветер – смрад разлагавшихся тел. Истерзанные птицами трупы были поучительным зрелищем для иудеев, оказавшихся под властью безжалостного Рима. И убеждать их в бесполезности сопротивления.

Солдат приказал человека, помогавшего Учителю, вернуть свою ношу. Приговоренные, сгибаясь под тяжестью своей ноши, стали подниматься на гору.

В поредевшей толпе Ученик заметил двух женщин и богато одетого старика. Они протягивали руки к Учителю и плакали навзрыд. Он понял, что это мать Учителя. Он не знал, кто ее попутчики.

Лицо матери опухло от слез. Ее спутница бросала гневные взгляды на палачей. Старик, сопровождавший их, молился, поднимая руки к небу.

Ученик спросил себя: « А где те, кто был рядом с Учителем последние годы?»

Где его ученики – Варфоломей, Матвей, Фома?? Почему он один здесь, сейчас, в Его последний час?

Ученики не пытались спасти его вчера, когда солдаты схватили его. Они отреклись от него, испугавшись за свои ничтожные жизни? Они не понимали, что теперь, без Него, они – никто!

Он не станет предателем, он останется с Учителем до конца.

Появился палач, держа в руках молоток и длинные ржавые гвозди.

Несчастные со страхом смотрели на него. Но плач не преступил к своему делу, словно ждал кого-то.

У Ученика мелькнула безумная мысль: броситься на палача, чтобы помешать ему. Но что это изменит? Его схватят и распнут рядом с Учителем. И он так и останется беспомощным свидетелем Его страданий.

Лучше добежать до обрывистого края горы и броситься вниз, чтобы умереть раньше Него. Но Учитель покорно принял свой страшный жребий. И он, его Ученик, должен поступать также.

Толпа расступилась перед какой-то старухой. Ее лицо скрывали седые пряди. На ее морщинистой шее висело ожерелье из человеческих зубов. Она показалась Ученику воплощением смерти.

Старуха достала из складок своей накидки глиняную бутыль, заткнутую тряпицей, и деревянную чашу. Она вытащила пробку зубами, налила в деревянную чашу жидкость и протянула ее первому осужденному. Тот жадно схватил ее. Второй тоже склонил свою бритую, в шрамах голову над чашей. Старуха поднесла чашу Учителю. Но тот отрицательно покачал головой. Старуха жестом попросила его склониться к ней и что-то прошептала Ему на ухо. Учитель выслушал ее и шепотом ответил. Старуха низко поклонилась ему. Она предлагала приговоренным наркотический напиток, который на долгие часы ослабил бы их муки.

Отказавшись от напитка, Учитель обрек себя на всю меру страданий. И не только себя, но и его, Ученика, свидетеля его мук. И свою мать.

Старуха исчезла так же неожиданно, как и появилась. Настала очередь палача. На бледном лице первого преступника был страх, на лице другого – ненависть к мучителям. И только израненное лицо Учителя, бледное от слабости, стало спокойным. Он приготовился к тому, что его ждет.

Ученику оставалось одно: молиться.

Часть 7

Сергей Ивановский (Антиквар)

Глупцов глупей, слепцов слепей

Те, кто не воспитал своих детей.

С.Брант

Антиквар отодвинул рюмку с коньяком, обычно употребляемую им после завтрака – последнее время он считал благоразумным воздерживаться. Самочувствие не радовало – организм, изношенный тремя отсидками, барахлил, тюрьма, что ни говори, не санаторий.

Он осмотрелся. Стены его квартиры были увешены гравюрами и картинами, полки заставлены статуэтками. На произведении искусства он тратил все доходы со своего криминального «бизнеса» – продажи наркотиков. За свое увлечение вор в законе Сергей Ивановский когда-то получил прозвище – Антиквар.

Он полюбовался своей коллекцией. Последнее время он все больше отдалялся от дел и наслаждался покоем, который как научил его жизненный опыт, не вечен.

Да, и возраст давал себя знать: суета развлекала все меньше и меньше. Воровские посиделки утомляли, деликатесы желудок не принимал. Купленная любовь удовольствия не приносила, ее жрицы были похожи друг на друга лицами, повадками и корыстолюбием.

Все больше хотелось занятий для души. Он еще раз с удовольствием обвел взглядом картины. На темно-бордовых обоях поблескивали тяжеловесно-изысканные рамы под старину. В них загадочно темнели старинные картины.

Гордость его коллекции – многочисленные бронзовые статуэтки, для которых он заказал специальные шкафы. Все эти сатиры, нимфы заменили ему игрушки, которых у него не было в детстве, самом безрадостном периоде его жизни.

Мать, пьяная и растрепанная, бродила по квартире с отсутствующим взглядом. Когда он просил поесть, взгляд ее ненадолго становился осознанным, она смотрела на него, виновато и беспомощно улыбаясь. И через минуту забывала о нем. Дома обычно не было даже хлеба, и ему всегда хотелось есть.

Но мучительнее голода был стыд за свои единственные, залатанные на заднице штаны. Из-за них над ним смеялся весь двор. Вечерами он убегал из дома: мать напивалась до бесчувствия, а ее случайные собутыльники, пользуясь ее бессознательным состоянием, с гоготом отвешивали ему подзатыльники. Сережка часами бродил по дворам, дрожа от голода и холода. В морозы и дождь он прятался в подъездах, благо тогда они не запирались, как теперь.

Он поднимался на последний этаж и садился на пол, перед низким окном. Худой мальчишка в грязной, не по росту куртке, доставшейся «по наследству» от гостя, увезенного с приступом белой горячки, обычно вызывал жалость у жильцов, и его не гнали, иногда даже подкармливали.

Немного согревшись, он мог подремать.

Чаще всего он прятался в подъезде дома, из окна которого он видел чудесную квартиру. Её окна всегда светились чужой радостью. За красивыми занавесками звучала музыка. И ему казалось, что там живут самые счастливые на земле люди: дети, которых любят и дарят игрушки и пирожные. Ласковые матери с красивыми прическами, добрые, веселые отцы.

Одну комнату он мог рассмотреть во всех подробностях. В ней, как сейчас у него, на стенах висели картины в золотых рамах. На черном, блестящем фортепиано стояли бронзовые подсвечники из сплетенных фигур. Отливала перламутром богато украшенная ширма. Она закрывала один из углов комнаты и придавала комнате загадочность. Ему до сих пор хотелось бы узнать, что она скрывала.

Иногда в этой счастливой комнате загорались свечи и танцевали люди.

И он, голодный и замученный чесоткой заморыш, часами наблюдал за чужой счастливой жизнью. И обещал себе, что у него когда-нибудь будет такой же дом.

С первыми деньгами, полученными за перепродажу ворованного, он пошел в антикварный магазин и, заикаясь от смущения под презрительным взглядом продавца, купил два бронзовых подсвечника. Они были немного