кричать:

смерть Ему!

А нам отпусти Варавву.

Гл.23 стих 18

Евангелия от Луки

Ученик протолкнулся сквозь толпу к дому Пилата. На крыльце стоял сам прокуратор в белоснежной тоге с ярко-пурпурной каймой. За его спиной стояли на коленях четыре человека в лохмотьях. Их лица были покрыты кровавыми потеками. На голову одного из них был нахлобучен терновый венок.

Пилат указал на них и обратился к толпе.

– В день вашего главного праздника, иудеи, я по воле великого римского императора милую одного из этих преступников?? Кого?

Толпа у его ног безмолвствовала. Пилат продолжал:

– Двое из них убийцы, вот – этот и тот, один – вор, а последний – безобидный сумасшедший.

Он указал на человека в венце, тот с трудом поднял голову. Этот несчастный – Учитель. Его было лицо в кровоподтёках, сквозь лохмотья были видны кровавые рубцы.

Кто-то крикнул: «Хотим Варавва, милуй Варавву».

Толпа подхватили:

–Варавву, Варавву!!! Милуй Варавву!!!!

Прокуратор молчал, толпа кричала все громче. Тогда он властным жестом погасил крик. И подал знак стражникам. Те подняли с колен первого из приговоренных.

Радостный вопль пронесся над площадью.

«Варавву освобождают!!! Прокуратор милует Варавву!!!»– кричал толстяк, стоявший рядом с Учеником. Его -красный нос подергивался от радости.

– Почему «Варавву!» – застонал Ученик. – Почему эти люди не попросили за того, кто сделал для них столько добра?

Он не мог, не хотел принять происходящее.

С крыльца спрыгнул огромный человек с грубым лицом, покрытым шрамами. Он довольно ухмылялся.

Прокуратор презрительным взглядом окинул толпу, суетившуюся у его ног.

– Его надо спасти, Его, – кричал Ученик, указывая на Учителя.

Прокуратор что-то вполголоса приказал слуге, тот убежал и через мгновение вернулся с чашей в руках. Золотая, богато украшенная камнями чаша ярко блеснула на солнце. Толпа притихли. Пилат сказал.

– В этой чаше вода для омовения. Я хочу, чтобы все знали: этот выбор сделал не я, а вы. Я не хотел этого. … Я умываю руки.

В наступившей тишине Пилат опустил руки в чашу и долго, тщательно полоскался в воде. Потом вытер их платком, торопливо поданным слугой, бросил его себе под ноги и скрылся за колонами.

Пилат был недоволен выбором жителей Иерусалима. Варавва был жестоким преступником, призывавшим иудеев убивать римлян. Правильнее было бы помиловать этого пророка, который призывал всех отказаться от насилия и оружия.

Пилат ушел, сердце у Ученика упало – исчезла последняя надежда на спасения Учителя.

Ему осталось одно – быть свидетелем казни Учителя, страдать с ним и проклинать свое бессилия.

Троим приговоренным водрузили на спины перекладины от крестов, на которых они будут распяты, и повели к месту казни. Первый, тощий человек с раной на лбу, бросал злобные взгляды на людей и выкрикивал проклятья. Второй, молодой, с выбритой до синевы головой, испуганно оглядывался и кривил губы, словно ребенок, готовый заплакать.

Учитель шел последним. Казалось, он был безучастен к происходящему. Солдатом подняли его висевшие плетьми руки и привязали их к кресту.

К месту казни – Голгофе – несчастных повели по улицам Иерусалима. Толпа последовала за ними – казнь несчастных была для неё развлечением.

Учитель, истерзанный больше других, быстро терял силы. Он падал. Солдаты пинками заставляли его подняться. Он делал несколько шагов и падал.

И не мог подняться, несмотря на удары и окрики палачей.

Часть 4

Андрей Нарышкин

Ничто так не противоречит

рассудку и порядку,

как случайность.

Цицерон

Андрей проснулся от сильной головной боли. Он с трудом поднялся с постели и стал искать таблетки на столе, заваленном грязной посудой.

Вдруг что-то упало и покатилось по полу. Какая-то трубка из мешковины. Черт, что это? Откуда?

Развернул. Картина. Та самая. Значит, вчерашнее происшествие – не сон, а реальность.

Края холста загнулись. И стало казаться, что голова Спасителя вот-вот соскользнет с груди Матери – руки ее слабели от горя. Андрей отвел взгляд: впечатление от картины было слишком пронзительным.

Он аккуратно расправил полотно. Вчера второпях он свернул его неправильно – лакокрасочным слоем вовнутрь.

Потом принял таблетку и попытался вспомнить вчерашний день.

Он пришел в музей незадолго до закрытия. Посетители уже расходились, и он бродил по пустеющим залам.

Многие из выставленных картин были ему знакомы. У его деда, профессионального искусствоведа, было огромная коллекция альбомов и книг по истории искусства.

И в детстве, когда мать была занята, она усаживала Андрея на кровать, обкладывала большими яркими книгами и просила: «Посмотри, родной, картинки, посмотри сам». И он сотни раз перелистывал плотные, негнущиеся страницы и оказывался в удивительном мире. Там жили смешные голенькие тетеньки, строгие дяди, толстые дети. И у них было много фруктов, цветов и зверей. И ему хотелось оказаться среди них

Став старше, Андрей стал читать подписи под репродукциями, запоминал имена художников и названия картин. На выставке он увидел подлинники некоторых из них. Они казались блеклыми без типографского глянца.

Музей был почти пуст, когда он вошел в последний зал. Там висела эта картина.

Он замер Лицо Матери показалось ему таким знакомым, почти родным. Она была неуловимо похожа на его маму. Перед смертью она смотрела на него вот таким же ищущим взглядом.

Он застыл. И вдруг в зале погас свет. И в неожиданном полумраке лицо на картине показалось живыми. А сама картина в сумраке пустого зала – забытой и никому не нужной. Мелькнула безумная мысль – забрать ее с собой. В кармане у него были ключи, а на них брелок – перочинный ножичек. Он достал его и долю секунды с сомнением смотрел на коротенькое лезвие. Огляделся – пусто. Тишина была такая, словно в музее уже никого не было. Дрожащей рукой он проткнул холст у самой рамы, там, где слой грунтовки тоньше. Нож неожиданно легко разрезал старый холст. После четырех резких движений картина упала ему в руки. Он с трудом свернул жесткий, сопротивляющийся холст в трубку и засунул его под одежду.

Чтобы он делал дальше – помнил нечетко: поспешил к выходу, смешался с посетителями, толпившимися в гардеробе, получил куртку и почти выбежал на улицу. И шел, шел, шел, пока в каком-то пустом скверике не упал на скамейку: от волнения дрожали ноги, кружилась голова. Отдышавшись, он купил в киоске газету и обычный черный пакет, зашел в какую-то подворотню завернул картину в газету, положил в пакет.

И почувствовал себя героем! Он не ожидал от себя такого отчаянного поступка!!

Но что теперь делать с картиной? От кого, от чего он спасал её?

Ему стало неуютно от собственных сомнений.