Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Осталась еще одна семья?
– Да. Тут особый тип людей: мама, дочь, муж дочери. В нашей квартире проходило много разделяющих линий: материальное, семейное, социальное положение. А еще и иногда возникавший, но никогда не решавшийся агрессивно, национальный вопрос. Ровно половина жителей этой квартиры были евреями. Поэтому линия славянин-еврей даже в молчании пролегала очень красноречиво.
– С оскорблениями?
– Нет. Так вот эта семья была из перекрещенных евреев. Бабушка могла выйти за русского только при таком условии. В гражданскую войну уехала из страны с детьми от греха подальше. Русский папа к этому времени умер. Но, видимо, в Европе тоже не смогла устроиться. А тут еще Гитлер пришел к власти. Во время войны ни тут, ни там не было ничего хорошего. В 45 году вернулась с теми же только повзрослевшими детьми. Дедушка Сталин уже, видимо, к тому времени постарел, и их не тронули. Потом дочка с мужем взяла девочку из детского дома. Вот в такой компании прошло мое детство.
Каждый думал о своем. Мы молчали. Людмила Владимировна курила уже наверно пятую сигарету. Я прервала молчание.
– Так чего его не кремировали? Есть подозрение, что это насильственная смерть?
– Не знаю. Врач скорой помощи четко и ясно сказал вслух: инсульт и много алкоголя в крови.
– Так что же не так?
– Вам никто ничего не говорил?
– А я никого не о чем не спрашивала.
– На следующий день около опечатанной двери его квартиры нашли труп мужчины.
– Как нашли?
– Кто-то с верхних этажей рано утром выходил на работу и обнаружил.
– Неизвестно кто?
– Неизвестно.
– Просто так лежал труп?
– Нет. Сидел спиной к двери.
– В него стреляли?
– Нет.
– Его задушили?
– Нет.
– А как он умер?
– Не знаю.
– Кто он?
– Не знаю.
– А вы его когда-нибудь видели?
Тут она перешла на шепот.
– Да. Он несколько раз приходил к Анастасу Пантелеевичу.
– Вы знаете его имя?
– Нет.
– А какое он имел к Споковцеву отношение, что их связывало?
– Не знаю. Клавдия Пантелеевна сказала, что никогда его не видела.
И опять замолчала.
– Вы думаете, она все-таки знает этого мужчину?
– Не знаю. Не уверена.
– Вот так поворот, – подумала я, и мы медленно пошли, возвращаясь в комнату.
10
Когда все стали потихоньку расходиться, я подошла к Леночке, Клавиной невестке, и предложила помощь, убрать с двух столов грязную посуду и остатки еды дело нелегкое и не быстрое. Она с удовольствием согласилась.
Когда комнаты были опять свободны, а вся кухня заставлена чистой посудой, я с чувством выполненного долга решила раскланяться. Людмилы Владимировны уже не было. Видимо, решила, что обойдутся и без ее помощи. Те двое прощались, но все еще продолжали что-то обсуждать с Вадимом. Мне показалось, что сейчас речь шла о другом: более интересном и приятном для мужчин. Это было видно по выражению лиц и по отсутствию напряженности.
Клава предложила меня проводить. Пару минут мы шли молча. У меня в памяти возник вопрос, который мне когда-то задал Анастас:
– Скажи, если малыши гиены остались сиротами, им нужно помогать выжить?
Моя реакция – естественная для любой женщины: “конечно”.
– Но ведь вырастут гиены!
Он умел находить во всем неординарный, непредсказуемый угол зрения. С ним всегда было интересно. Видел, чувствовал, понимал корень вопроса. Не мог согласиться с равнодушием к чужому горю. Не понимал гордости за сиюминутную победу. Равнодушие, алчность, хамство – вот его первые враги. В общем, его ум был настоян на совести. Говорят, что это мудрость. Казалось бы идеальный мужчина. Но все это – когда трезв. Сколько боли и обиды оставалось в его душе после встреч с дочерью. Все, что презирал, все, что вызывало чувство отторжения, оказалось у повзрослевшей Гали. Тряпишница до алчности. Он говорил, что она в Украину перевезла половину магазинов Ганы. Зачем? Ее жизнь от этого не стала интересней, отношения в семье не стали теплее. Зачем? А главное, алчность оказалась первой и главной точкой отсчета человеческих отношений. Анастас сделал для нее все, что мог: хорошее образование ей, а ее мужу пятилетнюю командировку в Гану. Не успели приехать – квартира в Днепропетровске и хорошая должность для уже не летающего зятя. В Гане он работал инструктором. Пять лет беззаботной жизни, потому что сын присмотрен и на полном обеспечении умного и ответственного дедушки. У этих пяти лет было одно большое достоинство – не пил. Не мог, не имел права. А уж потом…
Алкоголь зачеркнул все. И в первую очередь благодарность и теплоту дочери.
Клава как будто прочитала поток моих мыслей.
– Елизавета Михайловна, но как же так?
– Как?
– Не проститься, не проводить в последний путь. От них же ничего не требовалось.
– Во-первых, они не знали, что от них ничего не требуется, а во-вторых, память о беспробудном пьянстве выжигает все самые лучшие воспоминания.
– А вы?
– Я не была его женой. У нас не было общего дома, общих финансов, общих бытовых проблем.
– Но он ведь много вам помогал?
– Помогал, как знакомый, а не как хозяин. Это разный поход.
– Я понимаю.
– А кто сообщил Гале о его смерти?
– Тетя Тоня.
– Позвонила?
– Да.
– И что?
– Трубку взял зять, молча, выслушал и сказал, что все передаст.
– Так может, не передал?
– Передал.
– Откуда вы знаете?
– Я видела на кладбище Галину подругу с букетом очень темных роз.
– Ее не было на поминках?
– Нет. После похорон я пыталась найти ее на кладбище, но она исчезла.
– А может, причина ее появления в другом?
– В чем?
– Может, это одна из его последних пассий?
– Нет. Не думаю.
– Вы забываете о неисчерпаемом обаянии вашего брата.
– А возраст? Нет-нет. Наверно, мне хочется верить, что цветы были все– таки от Гали.
Мы опять замолчали. Я подумала, что не стоило ему бояться резких разговоров с взрослой дочерью. Понимаю: боялся потерять ее. Но ведь все равно дети уходят в свою жизнь. От успокоительных слов у них в душе почти никогда не поднимается ни тепло, ни нежность. А от слов высказанных резко, но дающих нужную информацию, остается два чувства. Первое: пропадает желание говорить поучительно и явно лгать, и второе: с резким тоном все усваивается больнее, но лучше.
– Но ведь у вас, мне кажется, не осталось такой горечи?
– Осталась. Вы не представляете степень унижения, опустошения, лжи и пустоты.
– Не понимаю.
– Чтобы понять, с этим нужно столкнуться близко-близко, долго-долго.
