себя ноги, наклонился чтобы заглянуть под лавку и узнать, что там.

Под лавкой было темно и тихо.

— Шшшто там? — Кузьма прижал уши к голове и выпустил когти, готовясь отбивать деда от невидимого противника.

— Не видно никого.

— Там оно. Я с лавки прыг, оно меня за хвост хвать, я хотел его лапой, а оно глазом сверк и как куснёт! Во, — и кот показал мохнатую заднюю лапу — на розовой кожице алела свежая царапина.

Дед разогнулся. Сел на лавку, поставил ноги на пол и почесал затылок. Мало ли что могло привидеться спросонья. Известно, что у страха глаза велики. Может, и ночевал бука какой под лавочкой, а может, морок утренний одолел или кикимора злую шутку сыграла. Но сейчас под лавочкой было пусто. Пыли, и той не было!

— Нет там никого, — и Пихто, на всякий случай встав на колени, вновь нагнулся, почти залез под лавку и пошарил под ней ладонью. Вылез обратно и, продолжая сидеть на полу, смотрел по сторонам. В этот момент в окошко заглянул лунный лучик и отразился от шляпки гвоздя, что чуть-чуть выступал из ножки лавки.

— А вот и твой сверкающий глазом монстр нашёлся, — рассмеялся дед, — завтра с утра заколочу, чтоб больше не кусался.

— Деда! — бросился Кузьма на шею Пихто. — Ты самый лучший!

— Ложись спать, пока мы тут всех не перебудили.

Довольный Кузьма залез на печку, обнял всеми лапами деда и, счастливо замурчав, уснул.

В норке же под лавочкой, хрустя апельсиновой корочкой, посмеивался, прикрывая лапой рот, маленький мышонок.

История десятая

Как Пихто Кузьму воспитывал

— И чего это такое? — Кузьма скорчил недовольную мордаху и распушил усы.

— Как что? — удивился Пихто. — Сметана, твоя любимая.

— А почему прокисшая? — кот подозрительно оглядел друзей? — Сами-то небось блины со свежей лопаете.

— Почему прокисшая? Баба Маня только с утра корову подоила, сливки сняла. Всё свежее, — Пихто зачерпнул ложкой сметану, попробовал и цокнул языком от удовольствия.

— У вас, может, и свежее, а мне прошлогоднюю в миску положили, — и по морде Кузьмы скатилась слеза.

— Дай попробую, — Мефодий сунул палец в котовью миску и тут же получил ложкой по руке.

— Приборы же есть, — дед протянул чистую ложку домовому, — учишь вас, учишь, а вы всё норовите руками залезть. Свежая сметана, сладкая. Зря ты, Кузьма, напраслину говоришь.

— Вот и ешьте тогда её сами, раз свежая! А я похудею и умру от недолюбленности, — кот повернулся ко всем спиной и отчаянно сильно начал вздыхать.

— А хочешь рыбки? — Фома участливо погладил кота по спине. — Я сегодня на рыбалку пойду с соседскими мальчишками. Они обещали щучек наловить, я тебе принесу.

— А от косточек почистишь? — чуть повернул голову Кузьма.

— Конечно! — обрадовался Фомушка и унёсся в сени выбирать удочки.

— А может, тебе печёночки? — Мефодий почесал Кузьму за ушами. — Сосед дед Митя порося вчера заколол, мяско свеженькое, вкусненькое.

— Только ты у меня единственный друг и остался! — кот вздохнул, развернулся и лизнул домового в нос.

— Оно не свежее, это ваше мясо! И молоко кислое. Вы просто сговорились все! Не любите вы Кузеньку, завидуете! Уйду я от вас, — причитал кот, выбирая игрушку, с которой он покинет дом.

Они ещё пожалеют. Вот хватятся, а Кузеньки нет. Пусть тогда локти кусают. Кто им песенку споёт? Сказку расскажет? Просто одним своим видом настроение поднимет? Кому будут пузико чесать? Мышам?

Будут все ходить хмурые и без сказок. Так им и надо!

А домовята вместе с дедом в это время совет держали: как Кузьму задобрить, чтоб тот на самом деле из дома не сбежал. Хоть кот и был знатный лентяй, а всё же свой, любимый. Да и песни у него были замурчательные, и мыши при нём особо не баловали.

— О, неделю назад новые жильцы в пустующий дом, тот, что в конце улицы, заехали. У них тоже кот есть, заморский! Кузнечному делу обученный, — хлопнул себя по лбу Мефодий.

— Как это кузнечному? — почесал в затылке дед. — Сколько лет живу, а про такое чудо не слыхал.

— Ну так они ж постоянно твердят: «Мей — куй! Мей — куй!» Кто бы не пришёл, всем хвалятся. Понятно же, куёт что-то. Но я не про это, кормят его какими-то сухариками чудными. Оттого он и огромный такой. Давай, я стащу горсточку. Ну не станет же кот за невкусную еду ковать.

И не дожидаясь одобрения деда, Мефодий, щёлкнув пальцами, исчез.

Через пару минут в центре кухни образовалось сизое облачко, из которого выкатился взлохмаченный домовой с оторванным карманом на штанах. Гордо раскрыв ладошки, он продемонстрировал лежащие в них маленькие коричневые подушечки.

— Он пытался меня съесть, но я его перехитрил! Вот, угощайся, — и Мефодий высыпал свою добычу рядом с кошачьей плошкой.

— Кто пытался съесть? — Пихто схватился за сердце и потребовал триста грамм валерианы.

— Кот заморский! — уперев ладони в колени, согнувшись, пытался отдышаться домовой. — Глаза — во! Как два тазика. Когти — словно два серпа, а хвостом можно печку побелить или дымоход, как ёршиком, почистить.

— А ты уверен, что правильный корм взял? — Кузьма развернулся к угощению попой и сделал вид, что закапывает его задней лапой.

— Я ради тебя жизнью рисковал, а ты! Ты… Всё, пойду я к лешему, грибы собирать, — и обиженный домовой, прихватив с собой Фомушку, выскочил во двор.

— Эх ты, привереда, — потрепал по холке кота дед Пихто, — зачем друзей обидел? Не понравилось угощение? Так хоть бы сделал вид, что чуть позже распробуешь. Чего ж это сразу — закапывать. Я тоже пойду, лешему помогу, а ты подумай над своим поведением.

— Ещё чего, — хмыкнул кот, — я тут главное украшение дома! А вы… В общем, я спать пошёл.

Солнышко высоко взошло, дед с домовыми да лешим по лесу гуляют, грибы да ягоды собирают. Песни поют. На птичек разных любуются.

А кот в доме спит и так храпит, что у мышей полки в кладовочках дрожат. Выспался Кузьма, подкрепиться решил. Подходит к миске, а там не сметана, ни мяско, а зелень с огорода лежит.

Потряс кот головой. Один глаз закрыл-открыл, потом другой — не пропадает наваждение. Закрыл глаза лапами, досчитал до десяти, открыл глаза — сметана не появилась.

— Чур меня, — попятился назад Кузьма, — сплю я, наверное. Надо пойти заново проснуться.

Лёг в свою корзинку кот, поворочался, минут пятнадцать полежал. А в животе урчит, кушать хочется. “Ну, — думает проказник, —