Даже пацанье подъездное его не уважало и нисколько небоялось!

У него было два дела, и оба ему не нравились, и из-за них оннервничал так, что наорал на мать и она заплакала, а он так жалел ее, когда онани с того ни с сего принималась плакать!..

Впрочем, ему нужно только одно — чтобы его оставили в покое,и точка!..

Первое дело, трудное, почти невыполнимое, тяготило егозначительно больше, чем второе, тоже трудное, но какое-то веселое и как будтоненастоящее, словно он и не должен его делать, а просто посмотреть про негокино. И хотя непонятно еще, хорошее кино или плохое и чем оно закончится, ноэто просто кино, и больше ничего!

Начать придется с первого, трудного и невыполнимого, да он ине мог приняться за второе, пока не разделается с первым!

Федор Башилов надел шапку, вбил пальцы в мокрую и холоднуюперчатку, подтянул на плече рюкзак и под гогот пацанов, которые совсемразошлись и теперь выкрикивали ему в спину что-то уж вовсе непристойное иоскорбительное, зашагал к остановке.

Морозный ветер налегал, заставлял ежиться, и кожа на лицестановилась будто картонной. Куртчонка у него была так себе, не то чтоб не посезону, вроде даже на меху, но на рыбьем. Мать всерьез называла этот мех«искусственный кролик», а Федору всегда было стыдно — мало того, что кролик,так еще искусственный!..

Троллейбус пришел не сразу, и Федор к тому временисовершенно окоченел. Стуча зубами, он полез в теплое и влажное с мороза нутро,где покачивались немногочисленные пассажиры, похожие в своих дубленках и шубахна тюленей и котиков, какими маленький Федор видел их в зоопарке. Он залез,уцепился за поручень и огляделся, прикидывая, есть ли на линии контролер, или,может, обойдется. Хорошо бы обошлось. Платить ему не хотелось.

В зоопарк его тогда отец водил. На табличке было написано«Тюлени и морские котики», и Федор все тянул и тянул отца за руку в ту сторону,куда показывала стрелка на табличке, а когда они пришли к огромному,огороженному высокой решеткой бассейну, наполненному мутной водой, в которой плаваликуски булки, фантики от конфет и какие-то ветки и палки, Федор был страшноразочарован. Он ожидал, что морские котики похожи на настоящих котов, только…как бы это выразиться… ну, просто как будто обыкновенные коты, только здоровыеи плавают, а на лапах у них… ласты. А тут какие-то непонятные туши выползают накамень из грязной воды!.. Он даже и не разобрал толком, кто из них котики, акто тюлени. И те и другие были противные, мокрые, и щетинистые морды у нихничего не выражали, кроме равнодушия и усталого презрения к людям, которыетолклись вдоль решетки и все швыряли им разную еду вроде кусков хлеба и конфет,но они это не ели.

Ужасно. От горя он тогда даже стал сопеть носом ивсхлипывать, а отец сердился — в кои-то веки повел ребенка в зоопарк, а тотнедоволен, вон глаза на мокром месте!..

Впрочем, они никогда не понимали друг друга, и Федор привыкдумать, что мать виновата в том, что они друг друга не понимают.

Вскоре после того, как они смотрели моржей и котиков, отецушел от них — Федору тогда было шесть лет, но он почему-то запомнил, как тотуходил. Он почти ничего не помнил из детства, только зоопарк, и вот как отецуходил — запомнил.

Накануне вечером родители сидели на диване, и у них былистранные лица — не тревожные, а грозные, и шестилетний Федор очень боялся, чторазразится скандал. Он ненавидел скандалы, а родители скандалили то и дело.Из-за пустяка, ерунды, самой распоследней малой малости они начинали орать другна друга, а Федор метался между ними, поскуливал, искательно заглядывал вглаза, просил молока, или воды, или поесть, или тянул за руку в свою комнату,где нужно срочно приделать Буратино оторванную голову или почитать то место изкнижки, где Кролик хотел избавиться от Тигры, а сам заблудился, а Тигравыскочил и всех спас! Это было самое любимое место в книжке — где Тигра всехспас, и маленький Федор все время представлял, что это он заблудился в лесувместе с мамой, а папа выскочил и их спас! И они все тогда стали обниматься,целоваться и поняли, как любят друг друга!

Федор очень сильно любил их обоих и, когда они ссорились,так боялся, что до крови обкусывал ногти на руках, и мать потом водила его кврачу, который назывался очень трудно и непонятно, и врач, поглядывая наФедора, говорил матери, что он — «очень нервный мальчик». Федор не знал, хорошоэто или плохо, но на всякий случай пугался и начинал скулить, и мать в сердцахвытирала ему слезы носовым платком, у которого был жесткий, противный кружевнойкрай.

А в тот вечер они не ссорились. По крайней мере, Федор изсвоей комнаты, в которую его услали, ничего не слышал, хотя только делал вид,что играет, а на самом деле не играл, а, весь напрягшись, слушал, чтопроисходит в большой комнате.

Он сидел на полу, вытянувшись в струнку и прислушиваясь изовсех сил, и бессмысленно складывал из конструктора нелепейшую башню такойвысоты, что она постепенно все кренилась и кренилась набок. И точно знал, что,как только он положит еще одну, последнюю деталь, башня обрушится со страшнымгрохотом, обломки разлетятся по всей комнате, и нужно будет лезть под кровать иподползать на животе в самый дальний и темный угол, где всегда было пыльно ипро который он придумал, что там живет страшенный паук. И он уже заранее боялсяэтого паука и со сладким ужасом ждал, что башня рухнет и нужно будет ползти.

Потом мать громко сказала:

— Прекрати шуметь!

Голос у нее дрожал.

А отец сказал:

— Хоть к нему-то не вяжись! — подошел и плотно прикрылдверь.

Тогда шестилетний Федор бросил свою башню и лег на бок узакрытой двери, чтобы не пропустить скандал, вовремя выскочить, еслипонадобится.

Тот самый непонятный врач, который назывался длинным итрудным словом, часто говорил матери, что ее сын «не по годам серьезен», и,лежа под дверью, Федор вдруг вспомнил это выражение и некоторое время думал отом, что значит «не по годам». Как это — не по годам? По годам ему шесть, онзнал это точно, скоро будет семь, и он тогда в школу пойдет. Тут он сталдумать, что бы ему хотелось на день рождения, и придумал, что ему хочетсякрасную пожарную машину с лестницей. Только непременно с лестницей. Нужно обэтом сказать отцу, потому что машины — Федор это знал — дело мужское.

За дверью что-то говорили, довольно тихо, и, устав бояться иприслушиваться, он лег щекой на руку и стал изучать свою комнату из этогонеудобного положения. Комната казалась странной и по-другому устроенной. Воншкаф, там на нижней полке лежат его пожитки, а все остальные полки занятыплоскими белыми штуками. Штуки сложены аккуратными стопками. Время от временимать достает из шкафа такую штуку, взмахивает ею, и она превращается впододеяльник или простыню. Вон столик и стульчик, за ними он должен играть.Отец всегда говорит, что у человека должно быть место, чтобы играть, как будтоможно играть за столом!.. Как там играть-то? Даже к паровозу вагоны неприцепить. Паровоз на столе помещается, а вагоны уже нет!.. Вон медведь накровати, его бабушка подарила, отличный такой медведь, с кофейной мягкой шерстьюи коричневым носом. Медведя Федор обожал и звал его Мишей.