Волки были конными шарумами под началом красийского полевого командира по имени Джурим. Они скакали без устали и нигде не задерживались дольше, чем требовалось для разорения населенного пункта. Если у них и имелась база, то обнаружить ее не удавалось, и столь же смутно представлялась их численность. Их могло быть и несколько человек, и двести, и больше тысячи.

Терн замечал Волков-разведчиков даже на территории Лощины. Они успели приучиться к жизни в лесу, но были – по меркам Терна – неуклюжи и слишком шумели. Он мог легко подкрасться и перебить их, но не был готов проливать кровь, когда ничто не угрожало ему напрямую.

Именно страх перед Волками понуждал хутора, что стояли на красийской стороне границы, подчиняться закону Эведжана. Лактонцы теперь превосходили числом своих красийских надсмотрщиков, которые остались ни с чем после сражения при Энджирсе. Но тех, кто без содействия Лощины пытался сбросить иго местных дама, навещали Волки, оставлявшие после себя только пепел и кровь.

На территории красийцев людской поток редел. Торговых фургонов было меньше, и дама не позволяли чинам ходить по деревням. Ко времени, когда Терн достиг развилки у Нортфорка, дорога вестников опустела.

Несколько дней Терн двигался на восток, чтобы побольше узнать перед отчетом в Лактоне. Иногда ему встречались красийские вестники и патрули, но в остальном было тихо. Теперь, когда повстанцев принца Эгара разбили в битве при Доктауне, красийцы надежнее контролировали селения восточнее Нортфорка.

Но сколько бы прочно ни придавила местных красийская пята, шарумов там было немного. И если лактонцы ударят сейчас, подкрепления не будет.

Терн повернул обратно к Доктауну. В его суме лежало черное одеяние шарума, в котором можно проскользнуть на разведку в город. Потом он двинется вдоль берега на север и будет идти, пока не доберется до любимого потайного грота капитана Делии. Если передвинуть определенный камень, она обязательно заметит и вышлет лодку.

Но едва он собрался срезать путь и пойти напрямик, как его внимание привлекла одинокая путница.

– Солнце садится, – сказала Ашия Каджи.

Разговаривать вслух было не в правилах шарум’тинг. Последние десять лет она изъяснялась в основном замысловатым языком жестов немых евнухов, которые служили дама’тинг. Ей и ее сестрам по копью не полагалось открываться слуху и зрению. Лишь осязанию.

Но теперь она стала не только шарум’тинг. Еще и матерью, а материнский долг обязывает учить ребенка говорить.

– Надо разбить лагерь, – произнесла она.

Не слышит ли ее кто-нибудь? Не слишком ли она откровенна в своих намерениях? В подлеске что-то шевельнулось. Это мог быть олень или тень, или там вовсе не было ничего. Она втянула воздух; покрывало раздулось и туго натянулось опять.

– Лагел! – крикнул Каджи.

– Правильно, сердце мое!

Болтовня, какой бы странной ни казалась, только способствовала маскировке.

«Патрульные шарумы всегда готовы наброситься на одинокую странницу, – сказала Дамаджах. – Или на стройную молодую мать, даже с младенцем. Но старая карга, идущая с внуком, превратится в невидимку».

А потому Ашия надела поверх доспехов грубое черное платье даль’тинг, в котором ее фигура стала бесформенной. Она сгорбилась, прибавив к ноше мнимый груз лет. Лицо и волосы скрывались под плотным черным покрывалом. Искусственные морщины вокруг глаз состарили гладкую кожу.

Свои копья-близнецы она разомкнула и завернула в ткань, теперь они служили подпорками для узла с Каджи. Их можно за считаные секунды изготовить к бою и выщелкнуть скрытые в полых древах меченые наконечники.

Зеркальная поверхность щита из меченого стекла скрывалась под слоем краски, уподобившись битой бронзе. Такие щиты имелись чуть ли не в каждой красийской семье – хотя бы один, оставшийся после родственника-шарума, который ушел одиноким путем. Щит был демонстративно приторочен к седлу как жалкая вещь, на какую никто не позарится.

Таким же образом ей подобрали и невзрачную кобылу. Тряпье на бабках скрывало посеребренные метки, вырезанные на копытах. Даже кличка лошади – Раса – означала «тайная сила».

Ашия выглядела заурядной женщиной из бесчисленных красиек с болот, оставшихся вдовами благодаря глупости принца Джайана. Взять с нее было нечего. С ребенком за плечами она, как правило, не привлекала внимания ни бандитов, ни патрульных шарумов.

Первые несколько ночей Дамаджах следила за ее продвижением при помощи серьги, но Ашия давно вышла из зоны связи. До Водоема Эверама осталось всего два дня пути.

Солнце приблизилось к горизонту, и Ашия нашла невдалеке от дороги глухой участок сухой земли.

– Лагел! – крикнул Каджи, когда она спешилась.

– Правильно, – согласилась Ашия. – Это наш лагерь. Что будем делать сначала?

– Ошдь! – мгновенно ответил Каджи.

Они занимались каждый вечер.

– Да, – кивнула Ашия. – Сначала я привяжу лошадь.

Без всякого молотка она вогнала колышек в землю точным движением ладони, как будто нанесла удар самой Ала.

– Что сделаем дальше?

– К’уг! – крикнул Каджи.

Ашия с улыбкой расправила переносной меченый круг. Прошлой ночью Каджи ответил «ошдь» и на второй вопрос. А до того – вообще промолчал. Он уже неплохо ее понимал, и с его крошечных губ каждый день срывалось новое слово.

Она поставила узел и разложила камни для костра.

– Лагел! – Каджи показал на хворост.

Ашия подожгла его при помощи кольца с рубином, где скрывался кусочек рога огненного демона.

– Огонь.

– Гонь, – согласился Каджи, и у нее побежали мурашки по коже. Еще одно слово. Оно пришлось кстати, ибо сегодня был особенный день.

Ашия отцепила Каджи и вынула его из узла, чтобы сменить бидо. Делом она занималась умело, а он не сводил с нее глаз.

– Сегодня день твоего рождения. – Она поднесла его ближе. – Ала один раз обернулась вокруг солнца Эверама с той ночи, как тебя принесли в этот мир.

Она распахнула платье, высвобождая грудь.

В деревьях послышался едва уловимый шорох. Ашия не шелохнулась, воркуя над сыном, который начал сосать, но целиком сосредоточилась на подозрительном месте. Острые, как у орлицы, глаза никого не заметили. Чуткие уши навострились, но не последовало ни звука.

Это могло быть что угодно. Солнце еще не зашло, и ей было ясно – там нет демона. Может быть, прошмыгнул зверек. Упал орех. Подул ветерок.

Но вновь появился запах, который она почуяла на дороге.

Мерно дыша и сосредотачиваясь, она выждала, но ничто не указывало на опасность.

– Маме везде мерещатся враги, – в итоге сказала она Каджи.

Малыш не слушал; он закрыл глаза, насыщаясь. Ашия тоже перекусила: съела черствое медовое печенье, обычный рацион шарум’тинг для поддержания сил при вынужденном посте.

Когда Каджи наелся, она положила его на одеяльце в углублении своего круглого щита. Он потянулся и заерзал, очутившись наконец на