– Мосс? – В дверях кухни появился силуэт Джоан, очерченный светом из кладовки за ее спиной.

– Я здесь.

Он услышал стук сетчатой двери, затем приглушенные травой шаги. Какое-то время они с Джоан молча стояли в темноте.

Мосс махнул рукой, указывая на освещенное окно:

– Бессмертные ужинают.

Джоан улыбнулась. Он прав. Сидящие за столом выглядели так, словно неподвластны времени.

– От этого у меня возникает желание что-нибудь разбить.

Джоан с удивлением посмотрела на Мосса. Свет из окна падал на его лицо, и он выглядел так, будто слушает что-то такое, чего не слышат остальные, и это завораживает его. Он вылил в рот остатки пива из банки.

– Почему? – спросила она.

– Пока не разобьешь, ничего не увидишь.

Неужели это правда? Она скрестила руки на груди. Мосс напоминал ее босса – то же воодушевление в вечном противостоянии миру.

– И у тебя останутся только осколки, – сказала она.

Мосс покачал головой:

– Осколки, чтобы разбить их на другие осколки.

Джоан задумалась.

– Тебе знакомо это чувство, когда ты стоишь перед картиной или слышишь последние несколько нот песни? Словно в тебя ударяет молния. Осознание: ты не одинок.

– Ты не одинок, – возразила она. – Посмотри на всех нас, посмотри на это место…

– Но мне хочется создать нечто большее… – Он был серьезен. – Выходящее за границы всего этого…

– Что это может быть, Мосс? Что больше этого места? Оно чистое и цельное. Здесь все так, как должно быть.

Он ответил не сразу.

– Все не так, Джоан. – Мосс покачал головой. – Или я не такой.

– С тобой все в порядке.

– Я недостаточно хорош для этого места.

– Ты ошибаешься, – возразила она.

В столовой Китти встала и начала расставлять тарелки для десерта.

– Тогда я этого не хочу.

– А чего ты хочешь?

– Я хочу, – тихо сказал он, не отрывая взгляда от матери, – чтобы люди смотрели на меня, только на меня, а не сквозь меня, как будто они ищут кого-то другого.

Джоан смотрела, как их мать снова занимает свое место за столом. Потом тронула брата за руку.

– Пойдем, – сказала она и сжала его локоть. – Возвращаемся.

– Вот вы где! – воскликнула Китти, увидев их. – Идите сюда. Бедный Дикки был очень терпелив со мной и совсем извелся.

– Вовсе нет, миссис Милтон.

– Вовсе не терпелив? – поддела его Эвелин.

– Совсем не извелся, – улыбнулся Дикки.

Мосс протянул ему холодную банку пива и консервный нож; он все еще находился под впечатлением того, что понял там, в темноте за своей спиной, и, недолго думая, откашлялся и поднял банку:

– Тост.

Один за другим все повернулись к нему. Он поправил очки на носу.

– В современном мире есть один гений, – медленно начал Мосс. – Человек, который понял, как заставить нас слышать большие пространства звука, в которых возможно все. Мистер Майлз Дэвис…

Внезапно он напрягся. Как будто готовился прыгнуть в воду. Взгляд матери давил ему на плечи, словно ладони, заставляя сесть. Но ведь можно просто сделать шаг вперед и прыгнуть. Мосс перевел взгляд на отца, который выжидающе смотрел на него. Выкладывай, как будто говорил Огден. Продолжай. Продолжай.

Мосс выпрямился, сопротивляясь этому давлению. Сделал паузу, посмотрел на мать, сидящую в конце стола, и улыбнулся.

– Несмотря на то что сегодня на повестке дня у нас эта парочка, Эвелин и Дикки, я предлагаю выпить за бесконечное разнообразие… – Мосс умолк. – За звуки, которые перепрыгивают барьеры, за ноты, которые не стоят на месте. За любовь в стиле блюз. – Мосс поднял руку с пивом.

Все недоуменно молчали. Мосс поднес банку ко рту и выпил.

– Не знаю, о чем ты, – добродушно сказал Дикки, – но присоединяюсь. За это. И за тебя, Мосс.

Мосс пьян, понял Огден. Ему пора смириться, пора понять, что пришло время все это бросить. Китти пристально смотрела на него. Ладно. Огден едва удержался, чтобы не кивнуть ей. Ладно, я промолчу.

Он встал с бокалом в руке.

– Музыку я оставляю Моссу, но о любви кое-что скажу, – начал Огден. – По моему опыту, мужчины сочиняют грустную музыку до тех пор, пока не встретят женщину. Мы всего лишь «медь звенящая… – он выдержал паузу, – или кимвал звучащий». За спиной каждого успешного мужчины – достойная женщина. – Он улыбнулся. – По крайней мере, так говорят. Но я полагаю, что достойная женщина – это причина, по которой мужчины возводят дома, разбивают сады и строят церкви. Только женщина побуждает мужчину строить. В основе успеха каждого мужчины – достойная женщина.

Он поднял свой бокал и слегка поклонился, сначала Саре Пратт, затем Фанни Уэлд и, наконец, Китти.

– Завтра мы выйдем в тираж. Но сегодня я хочу выпить за достойных женщин в центре – за Сару, за Китти, за Фанни, за Присс… и за Эвелин, которая скоро присоединится к ним.

Мосс в ответ поднял банку с пивом. Как тонко и умно говорит его отец. Он перевел разговор на другую тему, но при этом было понятно, что отнесся к нему серьезно. Он продолжал пить, не сводя глаз с отца. Эвелин вспыхнула от удовольствия. Она получила свой билет. Теперь все будет в порядке. Дикки смотрел на ее лицо с выражением мальчишеской радости, как будто с трудом верил своему счастью. Они такие безупречные и так подходят друг другу, без всякой ревности подумала Джоан. Эвелин всегда была такой – светлой, легкой и чистой. Неужели сестры обязательно должны быть разными? Свет и тень? Красота и ум? Хотя, подумала она, придвигая солонку к перечнице, ее саму вряд ли можно назвать умом. Она явно рехнулась. Но – она лениво постучала ножом для масла по стеклянной солонке – ее безумие восхитительное… и тайное.

– Пойдем, – сказала Джоан Анне, глядя на нее поверх свечей. – Достойные женщины должны отвести компанию на пристань.

Смеясь, Джоан и Анна встали, взяв свои тарелки, а вслед за ними поднялись Эвелин с Дикки. Они вышли через дверь в темноту ночи, и через окно рядом с Китти их голоса проникали в опустевшую комнату, где, погруженный в свои мысли, остался Мосс. Китти озадаченно посмотрела на сына.

– Эй, – окликнула она его.

От звука ее голоса он встрепенулся и посмотрел на нее, и, встретив его взгляд, Китти вдруг поняла, какие мысли она гнала от себя весь вечер. Он напомнил ей о Данке.

Мосс встал, потянулся, кивнул матери, взял свою тарелку и пиво. Створчатая дверь кладовки закрылась за его спиной. Потом послышался стук сетчатой двери, ведущей на крыльцо.

Старшее поколение осталось за столом; все молчали. Они испытывали такое чувство, словно сбросили с себя пальто. Вслух об этом не говорят, но они словно вздохнули свободно.